«Если вернуться, я бы ее не отговаривал от «Весны». Разговор с мужем волонтерки Марфы Рабковой

Координаторка Волонтерской службы Правозащитного центра «Весна» Марфа Рабкова уже почти 6 месяцев находится в СИЗО № 1 на Володарского. Она вместе с мужем была брутально задержана в сентябре, супруга позже отпустили в статусе свидетеля по ст. 293 УК, а Марфе предъявили обвинение по ч. 3 ст. 293 УК (Обучение или другая подготовка лиц для участия в массовых беспорядках или финансирование такой деятельности). В феврале, когда заканчивался полугодовой срок содержания под стражей, Рабковой выдвинули обвинения еще по двум статьям. Теперь ей грозит до 12 лет лишения свободы.

TUT.BY поговорил с супругом правозащитницы Вадимом Жеромским о новом обвинении, настроении Марфы и куда он увезет супругу, как только она выйдет на свободу.

«Это очень напряженное ожидание»

— Вадим, почти 6 месяцев Марфа находится в СИЗО. Как эти месяцы прошли для вас?

— Естественно, в большом напряжении и постоянном ожидании. Если изначально казалось, что весь этот сыр-бор закончится до конца осени, потом — к Новому году — такие сроки ставили и она, и я, потом — сразу после нового года, ну окей, ну зиму потерпим, то потом все стало затягиваться. Это очень напряженное ожидание, неизвестность. Психологически и эмоционально тяжело. Плюс, у Марфы есть физическое стеснение в условиях изолятора, не сахар там.

— Какие условия у Марфы в СИЗО?

— К концу февраля, к концу пятого месяца нахождения в СИЗО, условия стали лучше. Изначально она была в камере, которая требовала ремонта: там дуло из окон, был сквозняк, там что-то капало с потолка, штукатурка падала, вместо унитаза дырка в полу. В одной камере, куда ее было перекинули, была дырка в полу, как на вокзале, и она даже не была огорожена, просто дырка в полу в углу комнаты. Сейчас ее перевели в другую камеру и условия в принципе довольно неплохие относительно того, что было. Но, насколько я знаю, в изоляторе какие-то странные дела происходят: из многих камер забирают телевизоры. Родственники имеют возможность сами купить и передать телевизор в СИЗО, и вот буквально в конце февраля из многих камер стали забирать телевизоры. Не знаю, по всей ли Володарке так или только у политических забирают, но есть такой момент. Понятно, что по телевизору информация дозированная, но хоть какая-то. Но женщины не унывают, без телевизора здоровее ментально будут.

— Как ваша супруга себя чувствует?

— Она в этом году болеет уже третий раз. У нее был лежачий режим 5 дней, но особо рассчитывать на медикаменты не приходится, мы сами все передаем. Она поправляется, проходит какое-то время и она снова заболевает. Никаких тестов на ковид никто не делает, естественно, но вроде у нее не он. Во многом же все еще зависит от психологического состояния. Эмоциональная выхолощенность приводит к тому, что к человеку привязываются все болячки, тяжело противостоять простудам.

— А что у вас с перепиской? Вы получаете письма друг от друга?

— Всего от людей за эти 5,5 месяцев ей дошло около 450 писем. Но это явно меньшая половина от всех писем, что ей написали: я спрашиваю у нее дошло ли письмо от этого человека и того — ничего не приходит, а я знаю, что люди пишут. Что касается переписки со мной и с родными, от Марфы письма с небольшим опозданием мне доходят. Но получается монолог, потому что к примеру мое письмо, которое ей последним передали, было от 30 декабря 2020 года, и отдали ей его 30 января 2021 года. А все последние февральские письма не передали, хотя я проверял штрихкод конверта на сайте Белпочты — письма на месте, они в СИЗО. От родителей ей сначала письма вообще не отдавали, была блокада, теперь с задержками передают. От нее родителям тоже приходят с паузами. Проблема существует до сих пор. Предполагаю, это делается для того, чтобы она подумала, что она пишет, а ей никто не отвечает и ее забыли. Я только так могу объяснить такое решение администрации СИЗО.

— Свидания вам не дают?

— Не дают, просто отказывают, они могут это даже никак не мотивировать. В законе прописано, что на этапе следствия могут дать, а могут не дать. На практике если дело не политическое, то там 50 на 50. Тем сотням, что сидят за политику, на этапе следствия свиданий не дают, насколько я знаю. Уже после оглашения приговора они обязаны дать свидание, и это первый раз, не считая суда, когда человек видит своих родных, а они его. Я подавал заявление, когда у Маши умерла от коронавируса бабушка, отец у нее серьезно болен, я хотел увидеть Машу, чтобы рассказать про бабушку и про состояние отца, но это непробиваемая стена, этим людям все равно.

«Новых обвинений стоило ожидать»

— Изначально Марфе предъявили обвинение по ч. 3 ст. 293, а 11 февраля выдвинули новые обвинения по ч. 3 ст. 130 (разжигание социальной вражды к власти группой невыясненных лиц) и ч. 2 ст. 285 Уголовного кодекса (участие в преступной организации). Как вы и Марфа восприняли новые обвинения?

— Этого стоило ожидать, исходя из логики происходящего, поскольку хоть у нас и правовой дефолт, они пытаются найти формально законные обоснования для содержания человека под стражей. Учитывая, что Маше остается меньше двух недель до окончания срока содержания под стражей и ее в любом случае должны были выпустить — шесть месяцев по статье 293, которую ей изначально инкриминировали — это максимальный срок содержания человека под стражей, за это время должны либо передать дело в суд, либо отпускать человека.

В суд им идти не с чем, то есть надо вменить ей еще статьи, которые тяжелее по рангу, с большим сроком наказания и с большим сроком содержания под стражей. По новым статьям ее можно держать под стражей до суда 18 месяцев. Соответственно, так и вышло. Так было со Статкевичем, Тихановским, и вот теперь с Машей.

В письмах Маша конечно писала, что это нонсенс, она не может даже осознать как-то, что все на столько шьется белыми нитками. Это какая-то чепуха, комментировать это сложно.

Вадим Жеромский. Фото: Вадим Замировский, TUT.BY

— Какие-то следственные действия за эти пять месяцев по первому обвинению по ст. 293 с ней проводились?

— Были, но честно говоря из всего того, что было, процессуальные действия можно перечислить по пальцам одной руки. Все остальные действия — это незаконное посещение и допросы без адвокатов со стороны силовых структур, не следственных органов, а именно оперативных сотрудников, которые без адвоката пытаются в течение часа-двух человека разговорить, записывают втихаря аудио, а потом добавляют в материалы дела, якобы это был допрос. Такого было много: к Маше приезжал сначала один оперативник, потом другой, один раскачивает, угрожает, второй пытается втереться в доверие, разыгрывают хорошего и плохого полицейского, пытаются склонить к сотрудничеству и прочее. Таких разговоров было больше, чем законных следственных действий.

Что касается допросов, то они четыре или пять раз пытались допросить Машу, но она отказывается от дачи показаний, визиты следователя укладывались в 5 минут и он уезжал. А вот отказаться от беседы с оперативниками проблематично, поэтому ей приходится все это выслушивать.

— Вы ведь проходите свидетелем по делу о массовых беспорядках — вас вызывали по этому делу на допросы?

— Да, было несколько раз, но поскольку с меня взята подписка о неразглашении говорить об этом я не могу.

— Как вы вообще объясняете для себя, что именно Марфу задержали и обвиняют по трем статьям? Она не медийное лицо, не занимает какой-то руководящий пост в правозащитном центре «Весна», волонтеров там много, почему она?

— Тогда им нужно было элегантно подобраться к «Весне». Это еще не 16 февраля 2021 года, когда у правозащитников прошло 90 обысков. На момент 17 сентября были задержания волонтеров «Весны», их точечно дергали за активность в помощи репрессированных, из каждого пытались выудить какую-то информацию, говорили придем за всей вашей «Весной», а начнем с Рабковой, потому что она у вас координатор. Так и произошло. Все это время они подбирались, а сейчас совершили атаку на правозащитный центр.

Почему Маша? Она участвовала в кампании «Правозащитники за честные выборы», контактировала с независимыми наблюдателями, в кампании было зарегистрировано 1,5 тысячи человек, которые нервировали систему. А уже после выборов Маша документировала пытки. Как раз на момент 17 сентября было задокументировано 450 фактов пыток над людьми, шли разговоры о том, чтобы на международном уровне приравнять это к геноциду — все это злило власть, поэтому одно на одно наложилось и так произошло.

— Вы с Марфой понимали, что ее или вас могут задержать?

— Мы держали это в уме, но быть готовым полностью к такому нельзя. Видя, как раскручивается маховик репрессий, мы понимали, что он может зацепить. Мы просто не могли предположить, что все выльется в такой маразм: предугадать, что журналисток осудят на два года за репортаж, было тяжело. Так и здесь, да, мы были частично готовы, но переносить это в любом случае тяжело. Учитывая, что задержания всегда проходят неожиданно, бьют по психике, и физически тяжело, то тут важно, как быстро человек восстановится после такого.

— Марфе 26 лет, по новым статьям ей грозит срок до 12 лет лишения свободы. Это довольно трудно осознать.

— Как я уже говорил, трудно осознать вменяемые ей статьи, еще труднее осознать сроки по этим статьям. Одна из статей — разжигание социальной вражды по отношению к иной социальной группе. Учитывая тот факт, что те люди, которые преподносятся в данный момент времени социальными группами, они таковыми не могут являться ни по каким признакам. Я не могу сказать, о чем речь, но любой юрист, политолог, любой человек скажет, что это натягивание совы на глобус. И когда человека могут посадить на 12 лет за то, чего он не совершал, и по надуманным причинам, по надуманным якобы оскорбленным группам, это осознать тяжело, это все возвращает нас во времена 70−80-летней давности, когда людей ни за что отправляли на 25 лет в лагеря на каторжные работы.

Трудно объять умом то, что происходит. И точно так же относится к этому Маша: принятие этого может и есть, но осознания нет. Мы понимаем, что могут дать 10 лет, могут все что угодно сделать. Если у нас человека, которого убили выстрелом в затылок, признают виновным, то о чем мы можем говорить.

«Она хочет помогать людям — это ее внутренняя потребность»

— Расскажите про Марфу, как она оказалась в правозащитном центре «Весна»?

— Когда она была ребенком, она задумывалась о карьере врача. Потом как-то так сложилось, что она поступила в БГПУ на специальность «Биология». На последнем курсе были какие-то забастовки студентов, они делали акции перед стенами университета, она засветилась там и ее отчислили с последнего курса. Она пыталась восстановиться в Могилеве, но придя на экзамены, услышала разговор в кабинете, где говорили о ней: что из Минска приедет «политическая», ее надо завалить на экзамене. Она зашла, сказала, что все слышала и сама заберет документы, хотя к тому моменту успела сдать две трети экзаменов. После этого она решила, что надо что-то менять, и поступила в ЕГУ на международное право. И снова этот злополучный четвертый курс, что в Беларуси, что там, снова учеба встала на паузу.

Почему правозащита? Ей нравится юриспруденция, ей нравится право, она хочет помогать людям — это ее внутренняя потребность.

Марфа Рабкова. Фото: из личного архива

— Вы не боялись за нее, когда она пошла работать в «Весну», учитывая как власть относится к правозащитному центру?

— Нет, не боялся. Маша не совершала никаких преступлений. Почему нам должно быть страшно? Страшно должно быть тем, у кого совесть не чиста, кто совершал зло по отношению к другим людям, Маша зла другим не совершала, я не совершал, близкие наши не совершали, поэтому мы не боялись. Мы понимали, что это не то, что очень опасно, а скорее идет в разрез с генеральной линией власти. И если вернуться назад, я бы ее конечно не отговаривал.

Я знаю, что реально, без преувеличения, тысячи людей благодарны правозащитному центру «Весна», другим правозащитным организациям за помощь, которую они оказывали. То, что сейчас правозащитников пытаются выставить организаторами протеста и преступниками, это просто смешно. Этим пропагандистским потугам можно противопоставить тысячи людей, которые благодарны правозащитникам.

Из общения с представителями силовых структур я могу сказать, что они считают, что тот, кто помогает пострадавшим людям, участвовавшим в митингах, гораздо хуже и опаснее для власти, нежели сами участники протеста. И они говорили, что это такие же преступники. Говорили: если человек вышел на проезжую часть, ему надо дать 3 года, а тот, кто оплатил его штраф, должен сесть на 10 лет. То есть по сути они ставят вне закона вообще всех, сейчас вот адвокатов. По их логике, даже если человек совершил какое-то преступление, то его не надо защищать, а защитник становится соучастником преступления. Но по закону каждый человек имеет право на защиту.

— Вадим, а как вы познакомились с женой?

— Познакомились, когда она начинала свою правозащитную деятельность и волонтерила, я тоже тогда был волонтером. В 2016 году сел политзаключенный Дмитрий Полиенко, мы оба его знали, на этой почве и начали общаться. Так все и закрутилось, поженились мы в августе 2019 года. Мы не праздновали годовщину, потому что в тот день в августе 2020 года были очередные избиения и задержания, люди звонили, звонили, звонили, было вообще не до того.

— Вы говорили в одном интервью, что не успели съездить в свадебное путешествие.

— Наше свадебное путешествие представляло поездку по Беларуси: я с северо-запада Беларуси, Маша — с юго-востока. Мы сначала проехали всю Беларусь в одну часть страны, потом — в другую, познакомиться со всеми родственниками. Уже в 2020 году хотели за пределы Беларуси выбраться, продолжая свадебный вояж, но в августе прошлого года уже было не до того.

— У вас есть мечта, куда вы отвезете Марфу, когда выйдет она на свободу?

— В лес пойдем, на речку какую-нибудь, просто на природу. Маша пишет в письмах, что ей не хватает прикосновения к живой природе. До того как ее перевели в другую камеру, она была в камере три на четыре метра, ей не хватало пространства и воздуха. На прогулки их водят сейчас, сначала с ними были проблемы. На Володарке 12 прогулочных двориков, но они там два на два и два на шесть метров. Это стены из бетона, на потолке решетка, колючая проволока и автоматчики ходят. Есть дворики, где вместо решетки сверху навес, то есть даже неба не видно. Сейчас вроде они ходят на прогулки почаще, Маша писала, что в снежки играли, когда снег был.

— У Маши в январе был День рождения, она его как-то смогла отметить?

— Недавно был День рождения у Ксении Луцкиной, бывшей сотрудницы БТ, которая с Машей в одной камере. Маша презентовала какао, еще одна девочка — сушеные ягоды и они из этих подарков сделали торт. Что касается дня рождения Маши, то на тот момент все были погружены в свои проблемы, как раз предъявляли новые обвинения кому-то из камеры, поэтому было не то настроение и она не праздновала. Ну и к тому же на тот момент ни одного письма, ни одной открытки с Днем рождения Маше не отдали, начали отдавать спустя несколько недель. Так что настроения у нее не было, она сидела и думала о жизни.

— Вы хотите еще что-то сказать Маше на случай, если она вдруг узнает об этом интервью?

— Если вдруг Маша прочитает это где-то, то я хочу сказать, что мы все ждем ее скорее домой. Я надеюсь, что это все скоро закончится, потому что этот мрак не может продолжаться вечно, этому маразму надо положить конец. Надеюсь, тем, кто почему-то еще сомневался, на чьей стороне правда, события последних семи месяцев открыли глаза на то, кто есть кто в нашей стране, за кем будущее и в каком будущем мы будем жить.