«Я верю, что скоро мой ребенок будет на свободе». Монолог мамы политзаключенной

Соне Малашевич 19 лет. Девушку осудили на два года колонии за то, что во время одного из маршей она рисовала краской на щитах специальных средств ограждения. Сегодня мы публикуем монолог ее мамы Светланы – о детстве дочери, ее заключении, письмах и том, как случившееся может повлиять на судьбу дочери.  

«В три года читала наизусть письмо Татьяны к Онегину»

«Соня (или Зося, как мы ее еще называем) всегда была девочкой с характером: знала, чего хочет, и добивалась своего. В детстве дочь развивалась быстро: в полтора года мы могли часами просматривать энциклопедии, в два года я три раза подряд читала ей «Буратино», а она сидела и внимательно слушала, в три года она наизусть рассказывала письмо Татьяны к Онегину.

Когда ей было чуть больше трех лет, она полюбила рисовать. Дедушка дал ей общую тетрадку, в которой она каждый день рисовала новые картинки и придумывала разные сюжеты. Это была сказка про котиков без конца.

Соня не ходила в детский садик, к школе я готовила ее сама. У нее было постоянное желание учиться, большой словарный запас и высокая скорость мышления. Когда у детей такое случается, они начинают заикаться: у Сони тоже был такой период, из которого мы благополучно вышли.

Творческие способности Сони с детства были безграничны: для меня это было неожиданно. В шесть лет она рисовала на ткани, стекле, делала открытки. Было удивительно, что все это так легко давалось. Потом она занималась соломкой: хотя она достаточно своенравная, ей хватало терпения корпеть над панно, вырезать и выкладывать соломку по контуру и делать изумительные открытки.  Затем она увлеклась бисером: деревья, животные, проволоки, леска и бисер всюду… После появились животные и браслетики из резиночек. Это был нескончаемый поток увлечений: как только она что-то осваивала – это становилось ей неинтересным, и она шла дальше.

Соня с детства была разносторонним ребенком

Потом она захотела петь: у нее был голос, но не было слуха – в школе педагог ее «распела». Так она стала петь и играть на гитаре. Потом – танцевать. В этот же период дочка «заболела» чтением: ездила на кружки, а автобусе все время доставала из рюкзака книгу – и читала стоя. Я ругала ее за это, потому что так портится зрение. Она читала все: сначала советовалась со мной, что взять из дедушкиной большой библиотеки, потом ориентировалась только на свой вкус. Это был запой чтением, который, думаю, сильно повлиял на ее становление.

В старших классах ее увлечение рисованием продолжилось: она срисовывала дизайнерскую одежду с сайтов, рисовала карандашом и ручкой портреты – получалось с большой достоверностью.

Потом ей захотелось хорошо знать французский – она училась во французской гимназии. За два месяца с репетитором серьезно подняла уровень знаний. В этом она вся: к учебе относилась достаточно прохладно, но стоило чем-то заинтересоваться – осваивала все; стоило изучить любую тему углубленно – проходил страх перед любым предметом. Как-то перед экзаменом по запущенной математике она позанималась с репетитором и сказала: «Я уже не боюсь его сдавать, я стала понимать предмет».  

«Две спасенные Соней кошки ждут ее»

«В школе ей было достаточно непросто общаться с людьми: Соня по натуре одиночка. Она заводила контакты, но не подпускала никого близко. Недалеко от бабушки жила ее подружка Вика – одна из немногих, с кем она подружилась.

Соня с братом и дедушкой

С ней же связаны истории спасения дочкой кошек. Как-то в детстве бабушка запретила Вике держать котенка, и девочка несла выбрасывать его на мусорку. Соня взяла его и слезно просила оставить – мы так и сделали. Через год история повторилась. Чтобы история звучало трогательно, они заявили, что в подвале убили кошку, а два котенка остались одни. Соня принесла их в дом, в тайне от бабушки и дедушки поселила их в своем рюкзаке. В шесть утра дочка ходила гулять с ними на школьный стадион, отрезала у дедушки сало и наливала им молочко и сметану. Одного мы позже пристроили – второго оставили. Бабушка с дедушкой настолько любили Соню, что не нарушали ее свободу: поэтому достаточно долго получалось его скрывать. Но когда все раскрылось, что уже было делать? Ее никто не ругал: ребенок совершил благородный поступок, и все, что мы могли сделать – только сказать, что теперь это ее ответственность, и она должна о них заботиться. Теперь две Сонины кошки, ее спасенные души, ждут ее дома».

«Говорила, что никуда не уедет»

«Перед задержанием у нее был достаточно сложный поиск себя. Соня рано повзрослела. Она уехала в техникум в Брест из-за сложных отношений с отцом. Когда после задержания ее отчислили, вернулась в Минск, сняла комнату и стала работать. Соня достаточно самостоятельная в своем выборе, и я уверена, что переосмысление в жизни приведет ее к самореализации.

Первый раз ее задержали шестого сентября. Когда она пропала, я нашла ее в списках Центрального РУВД только через сутки. Звонила туда, там говорили, что она на допросе, следователи не снимали трубки, все обещали перезвонить – и не перезванивали. Когда истекло 72 часа с момента задержания, я поняла, что после суда ее не отпустили. Оказалось, прямо на суде административную статью переквалифицировали в уголовную. Дочь отпустили 14 сентября, она просидела в изоляторе семь дней, за это время я успела передать ей одну передачу.

Она понимала, что, когда закончится расследование, ее в любой момент могут вызвать в Следственный комитет. На предложения уехать отвечала, что не совершала ничего противозаконного, поэтому никуда не уедет. До середины ноября – два месяца – все было относительно спокойно, дочка продолжала работать. Потом было два допроса – со второго, который прошел 26 ноября, она уже не вернулась. Хотя у нас было два ходатайства, чтобы она оставалась под подпиской о невыезде, прокуратура решила иначе. Судебные заседания прошли только 14 и 21 января, 22 января Соне вынесли приговор».

«Пульпит Соне лечили без обезболивающего»

«Всего у меня было два свидания с дочерью. Первое – сразу после суда. Как говорит наш опытный адвокат, в это время у заключенных еще высокий уровень адреналина: они в тонусе, заряжены. В камерах – круговая порука и поддержка, они собирают друг друга на суд. Но уровень стресса снижается, а депрессия – увеличивается. Поэтому позже они истощаются.

Второе свидание я получила на ее день рождения: 18 февраля ей исполнилось 19 лет, и нам обеим было приятно увидеть друг друга. Ее поздравили девочки из камеры, это было мило. Я принесла сладкое, чтобы она их угостила: это такие маленькие радости, как капля света в грязной темной луже. С помощью них нужно бороться за себя, вытаскивать себя за волосы, как Мюнхаузен, и каждый день искать жизнь и смысл в этом дне. Я думаю, это очень сложно. И у Сони был момент, когда она ничего не хотела делать. Но потом она поняла, что, если не будет ничего делать, ничего не будет происходить. Поэтому просила адвоката, чтобы ей больше писали: она говорит, что это и поддержка, и отвлечение, и смысл каждого дня.

Соня с братом

Еще у нее, у бедной, разболелся зуб: видимо, в камере из-за сильных морозов было холодно и ее просквозило. Мы с адвокатом очень долго организовывали лечение, Соня шесть раз писала заявление, чтобы к ней пригласили стоматолога. Когда у нас наконец получилось этого добиться, оказалось, что у нее пульпит. Его Соне лечили без обезболивающего».

«Накануне Сониного карцера мне снился плохой сон»

«После второго свидания я больше не видела дочь. 16 апреля будет апелляция, и разрешение на свидание должен подписать судья, который будет ее рассматривать. Но он будет известен только за несколько дней до заседания. Можно было бы попросить разрешение на свидание у председателя суда, но ближайший прием у него только 20 апреля.

После апелляции в течение нескольких дней можно получить свидание перед этапом в колонию – особой надежды на изменение приговора у меня нет. Сони не будет на заседании по обжалованию: она написала просьбу присутствовать по скайпу.

Мое же присутствие там ничего не решит: это только заберет у меня лишний год жизни, который в нашей ситуации вовсе не лишний. Поэтому я поеду, получу там разрешение на свидание, но на заседание не пойду. Тем более на суд Соня просила меня не приходить, я слушала все в коридоре: она сказала адвокату, что ей все равно, как будут реагировать на ее слова люди, но если в зале будет сидеть мама, то она будет волноваться. Для нее это и так огромный стресс, а она будет читать мою мимику, даже если лицо будет закрыто маской, потому что сейчас мы особенно хорошо чувствуем друг друга. Ночами я просыпаюсь. Открываю глаза без будильника в шесть утра – я знаю, что их будят. Если просыпаюсь глубокой ночью, понимаю, что что-то происходит: или ей что-то болит, или она не спит. Так было накануне ее попадания в карцер: мне приснился плохой сон. Почему она попала в карцер – до сих пор непонятно. В один день у меня не приняли передачу, вернулась посылка – адвокат узнал, что пять суток она будет там.

Соня в школе

В это же время ее этапировали в Жодино. И если пока она находилась на Володарского, у нас была нормальная обратная связь, то сейчас с четвертого марта я не получила ни одного письма. Жодино и Володарка – вообще две разные страны. В Минске более тесная связь в камерах, здесь могут сидеть вместе несколько политзаключенных, им есть, что обсудить. Когда идешь с передачей на Володарского, знаешь, что в рамках разрешенного у тебя возьмут все и не будут показывать свое отношение к тебе. Ты сам завязываешь пакеты, что-то может примяться – но это дефект доставки. В Жодино каждую булочку с шоколадом продырявят ножом, не принимают учебники по французскому языку, хотя учебники разрешены к передаче. Надеюсь, в колонии в Гомеле у нее будет возможность учиться: пока у нее настроение доучиться на парикмахера. Думаю, любой образовательный промежуток потом хотя бы как-то засчитается».

«Переписка – маленькое окошко в жизнь, которую ты вернешься»

«Сейчас у них всех такой период – томительное бесцельное ожидание. Когда надежды остается на донышке: она где-то скребется лапкой, но ты все равно понимаешь реальную перспективу.

Поэтому здесь мы можем их только поддерживать, рассказывать о том, что есть такие интересные люди. Можем вспоминать о них хорошее, а еще – готовить для них почву здесь, чтобы, когда они вернулись, им было проще адаптироваться.

Считаю, одна из посильных помощей – это переписка, это основа их эмоциональной устойчивости. Когда человек истощен, гомогенная среда давит на психику, у него плохой сон, его не радуют передачи. И когда в этот момент человек присылает тебе письмо, в котором он описывает вроде бы бытовую рутину, для тебя это маленькое окошко в то, что когда-то будет в твоей жизни, в которую ты вернешься. И это одновременно и отдых, и ресурс, и помощь. Человеку несложно написать письмо политзаключенному, а ему важно осознавать: ты не один, ТЕБЕ написали письмо. Человек не может передать в письме ничего пафосного, но может простыми словами выразить свое отношение к тебе, рассказать о себе. Это как будто две кометы прошли рядом по касательной: вы оставляете след в жизнях друг друга. Политзаключенный может описать свои мысли, чувства, и после этого эмоционального отклика ему становится легче: он освобождаешься от части эмоций.

Соня Малашевич, осень 2020 года

Здесь нам, конечно, тоже непросто. Люди поддерживают, но никто не хочет быть созависимым. События не меняются, ты получаешь письмо – и на этом все. Никогда нельзя предугадать, что произойдет в следующий момент, ты к этому не готов. С такими эмоциональными качелями сложно сдерживать эмоции и включать мозги, а нужно постоянно мобилизоваться и что-то делать.

Мне помогает вера в то, что скоро я буду с Соней – я верю в это сквозь слезы, истерики, сквозь все эти события, с которыми ежедневно сталкиваюсь, сквозь судьбы пострадавших людей и их семей. Я верю, что мой ребенок скоро будет на свободе, что для нее, как и для всех политзаключенных, будет полный выбор возможностей реализоваться в будущем. Думаю, что опыт, полученный в результате этого самого жестокого, самого темного и мрачного, но зачем-то необходимого периода в жизни, станет для них отправной точкой, после которой развитие в их судьбах пойдет по новому витку спирали. Это какой-то энергетический дозатор: спустя время и осознание что-то произойдет в судьбе каждого из этих людей. Почему так случилось, почему именно эти люди – мы не найдем ответ на этот вопрос. «Кто виноват и что делать» – вечный риторический вопрос. Хотя для политзаключенных, конечно, есть это бесконечное самокопание, им хотелось бы знать ответы. Но, наверное, загадка судьбы в том, что они будут постигать это всю оставшуюся жизнь. Этот период будет для них путеводной звездой, открытием для них самих себя. Сейчас эти грани пирамиды, которые еще не засверкали на солнце, им нужна тонкая ювелирная работа, пока же огранка грубая и насильственная. Но в руках умелого ювелира эта многогранность со временем засверкает, я уверена».