Душили подушкой, засовывали бутылку в рот. На суде политзаключенный Дедок рассказал о пытках и избиениях
В Минском городском суде 1 июля проходит второе заседание по уголовному делу против 32-летнего политзаключенного блогера и активиста анархического движения Николая Дедка. Его задержали 11 ноября, сильно избили и предъявили обвинение по трем статьям Уголовного кодекса: ст. 342, ст. 361, ст. 295-3. Николай не признал вину ни по одной статье. Дело рассматривает судья Анастасия Попко, гособвинение поддерживает прокурор Антон Тюменцев. На втором заседании озвучиваются обстоятельства задержания и избиения политзаключенного.
- Николай Дедок в суде. Фото: @lgbelarussegodnya
Второй день суда
Судебный процесс 1 июля не начался в назначенное время — во всем здании Минского городского суда пропало электричество. Поддержать Николая пришло около 20 человек: отец с книгой сына, девушка, друзья Николая, сотрудники итальянского посольства.
На втором судебном заседании адвокат Маслов озвучил материалы дела, касающиеся задержания Николая 11 ноября прошлого года. Прокурор Тюменцев при исследовании письменных материалов дела их пропустил.
На суде озвучили заключение экспертов от 24 ноября 2020 года. Согласно ему, осмотр Николая провели утром 20 ноября (через 9 дней после задержания) в СИЗО-1. В ходе него зафиксировали кровоподтеки на левом и правом глазу, шее, грудной клетки, подмышке, позвоночнике, плечах, бедре, ссадины. Кровоподтеки имели желтые и зеленые цвета, а раны были покрыты отслоенными красно-коричневыми корочками. Эксперты сделали фотосъемку повреждений, но неизвестно, есть ли они в материалах дела.
Также адвокат зачитал выдержки из постановления об отказе возбуждения уголовного дела от 15 января о привлечении к ответственности сотрудников МВД, которые избивали его. Николай Дедок давал тогда следующие показания:
"Вечером 11 ноября в квартире, где находился Дедок, выпала оконная рама на балконе. Через пять секунд около шести человек без опознавательных знаков (кто-то в гражданской одежде, кто-то в военном обмундировании) повалили на пол лицом вниз, затянули руки наручниками за спиной, каким-то образом он сопротивления не оказывал. Пока лежал на земле, его били ногами, при этом, требовали назвать пароли от компьютера, телефона. Изначально отказывался, но когда стали душить подушкой и он стал чувствовать, что задыхается, то назвал пароль. В ходе обыска были изъяты бутылки с зажигательной смесью, которые ему не принадлежат. Обыск проводился при понятых, при которых телесные повреждения не причинялись. После обыска его заставили подписать документы, которые он не читал. Далее его закрывали в кладовке, в которую распылили перцовый газ. Затем его на автобусе доставили в здание ГУБОП на улице Революционной, 3 в Минске. Находясь там, его постоянно удерживали либо стоя на коленях, либо лежа на полу. Находясь в одном из кабинетов, ему наносились множественные удары дубинками, руками и ногами по всему телу. При этом, задавали вопросы по обстоятельствам преступления. Затем его доставили в ИВС, откуда перевели в СИЗО-1, где дежурным врачом-терапевтом были зафиксированы телесные повреждения. Во время пребывания в кабинете сотрудника ГУБОП изъятую бутылку с зажигательной смесью насильно засовывали ему в рот".
Также стало известно, что против Николая Дедка хотели возбудить уголовное дело по статьям 130 УК за оправдание терроризма, но лингвистическая экспертиза не установила этого, но нашла призывы, побуждающие на борьбу с властью и Россией. В действиях Дедка отсутствует этот состав преступления.
Допрос Николая Дедка на суде
"Весна" публикует речь политзаключенного Николая Дедка на суде полностью.
"В 2008 году я получил средне-специальное юридическое образование, окончив колледж БГУ по специальности «Правоведение». Работал исполнителем в суде Центрального района Минска, потом юристом в частной фирме. В 2015 году окончил Европейский гуманитарный университет по специальности «Всемирная политика и экономика». Много лет участвовал в анархистском движении. Вел блог в телеграме и других соцсетях, где анонсировал политические события в стране, рассказывал о борьбе за свои гражданские права. С июля 2020 года проживал в поселке Сосновый Осиповичского района, чтобы не быть в Минске, где шли массовые аресты политических активистов.
Что касаемо обвинений по статье 361 Уголовного кодекса. Размещая статьи и комментарии в телеграм-канале MIKOLA, я реализовывал свое право на свободу высказывания. Я никогда не призывал к насильственным действиям в отношении кого-либо, и все время подчеркивал, что являюсь сторонником ненасильственного сопротивления. Считаю, что обвинение целиком составлено по оперативным формулировкам. В их действиях СК усмотрел угрозу национальной безопасности, понимая под национальной безопасностью интересы правящего класса. Однако интересы Беларуси и интересы правящего класса это не одно и то же. Из обвинения же вытекает, что призывая к борьбе за свои гражданские права, я призывал разрушать Беларусь и создавал угрозу людям. Это ложная подмена понятий.
Я также был обвинен в распространении идеологии экстремизма. В то время, как ни одна политологическая теория, ни один учебник не знает такой идеологии. Конституция Беларуси гарантирует человеку и гражданину право распространять любые политические взгляды и придерживаться любой идеологии. В рамках статьи 361 Уголовного кодекса я был также обвинен в том, что мои действия могли привести к угрозе жизни и здоровью людей. Во-первых, ни одного доказательства того, что мои посты несли угрозу чьей либо жизни и здоровью нету. Во-вторых, закон прямо запрещает строить обвинения на предположениях и вероятностях.
Что касаемо обвинений по статье 342 Уголовного кодекса. Те многочисленные Марши, которые проходили в те месяцы в Минске я не посещал, так как опасался, что буду задержан и не смогу вести свой телеграм-канал. На свой День рождения 23 августа я решил сделать исключение и посетить. Никакого плана, включающего в себя нарушений общественного порядка, у меня не было. Решение посетить Марш я принял спонтанно и пришел туда один. Никаких милиционеров, которые были там и препятствовали шествию и говорили о нарушении общественного порядка, я там не наблюдал. Обнаружил только позже на своих фотографиях. Я не блокировал транспорт, так как на тот момент, когда я выходил на проезжую часть, она уже была заполнена людьми. Никаких заявлений от недовольных граждан, которым бы я мешал, лично в мой адрес не поступало. Ни один из людей, встреченных мной там, не проявлял признаков недовольства. Более того, десятки людей из окон и балконов на знаки руками V махали красно-белыми флагами. На шествии царила атмосфера всеобщего единения, дружбы, поэтому слова о том, что своими присутствием я (цитата) «обострял напряженность в обществе, нарушал общественные устои добропорядочности и внутренне спокойствие граждан» — это ложь. Наоборот, за всю жизнь я не видел столько добропорядочных граждан в одном месте.
Что касаемо обвинений по статье 295-3 Уголовного кодекса. Я настаиваю, что бутылки со смесью бензина и машинного масла мне подкинули сотрудники ГУБОПиК. Указанные бутылки были найдены в шкафчике под подоконником на кухне. Когда я жил на этой квартире, то я неоднократно заглядывал в эти шкафчики — их там не было. Значит возможность того, что эти бутылки принадлежат прежнему хозяину, исключена. Когда в квартиру ворвались сотрудники СОБРа и ГУБОПиКа, они, положа меня лицом на пол, сразу принялись меня избивать, спрашивая, где еще в доме висят камеры. Дело в том, что над балконом квартиры, где я жил, висит муляж видеокамеры, оставленный прежним хозяином. Я неоднократно говорил, что часть сотрудников, как я понял по звуку шагов и разговорам, разбежалась по другим комнатам, где что-то делали, пока я не видел. После чего меня начали избивать, требуя пароли от телефона и ноутбука. Когда пришли понятые и начался официальный обыск, меня провели из зала на кухню, где на моих глазах сотрудник ГУБОПиКА доставал две бутылки с желтой жидкостью, причем одна уже была на столе. Я сразу не понял, что это за бутылка, пока не почувствовал резкий запах бензина и не увидел на одной из них кусочек ткани сверху. Я сразу сказал, что это не мое и что мне это подкинули, на что сотрудники ГУБОПиКа усмехнулись. Спустя четыре часа уже в Минске в здании ГУБОПиКа после нескольких часов пыток сотрудник ГУБОПиКа Тарасик Иван Александрович, когда я лежал в наручниках на полу кабинета, принес данные бутылки, поставил их перед мной и стал совать горлышки бутылок мне в рот и после требовать, чтобы я на них плевал. Потом начал подсовывать бутылки в руки и требовал, чтобы я их сжимал. И так с каждой бутылкой. После чего они по отдельности были упакованы в черные пакеты, как для мусора. Все это наблюдали другие сотрудники. Тот факт, что экспертиза не обнаружила моих биологических следов, я могу объяснить только тем, что сотрудники ГУБОПиКа зная, что я жаловался на пытки и фальсификации доказательств, повлияют на результаты экспертизы с тем, чтобы выставить меня лжецом.
То, что эти бутылки мне подкинули, подтверждается множественными фактами. Во-первых, следствие не установило, как, когда и при каких обстоятельствах я якобы изготовил эти бутылки со смесью. Я не автомобилист — бензина у меня дома не обнаружено. Если я набрал его на заправке, то где емкость? Во-вторых, если я изготавливал эти бутылки, то должны были остаться перчатки, следы горючей смеси на одежде — ничего этого обнаружено не было. В-третьих, непонятно, где и как в поселке Сосновом Осиповичского района можно использовать «коктейли Молотова». В поселке нет административных зданий, отделений милиции, других объектов, представляющих интерес для революционера. Везти их на митинг на общественном транспорте — абсурдно, так как от них шел резкий запах бензина. В-четвертых, повторюсь, бутылки были найдены на кухне, завернутые в мои кухонные полотенца, при этом вонь от бутылок была очень сильная. Непонятно, зачем держать источник бензиновозной вони на кухне. Отсюда вывод, что бутылки мне были подкинуты сотрудниками ГУБОПиКа. Сначала они удостоверились, что в доме нет камер, потом, убедившись, что я лежу лицом в пол, положили бутылки в шкафчик. Так как торопились, положили их в первое место, показавшееся им подходящими. Чтобы не оставлять отпечатки, они обернули их кухонными полотенцами, которые лежали на подоконнике. А потом демонстративно достали в присутствии понятых. Полагаю, что этим сотрудники милиции преследовали две цели. Первая — подстраховаться еще одним обвинением по статье 295-3 УК, если я каким-то чудом буду оправдан по другим. Вторая — создать нужную картинку для руководства и госСМИ, поскольку с момента освобождения в 2015 году вся моя деятельность носила публичный открытый характер. Я вел блоги от своего имени, не скрывался, арест за него мог бы выглядеть как преследование за свободу слова. А вот показать, что экстремист хранит дома «коктейли Молотова», вполне укладывается в нужную картину. Хочу подчеркнуть, что призная меня виновным по статье 295-3 УК, спецслужбам будет дан зеленый свет подкидывать все, что угодно: наркотики, оружие и другое. Это станет простым и эффективным способам разделываться с инакомыслящими.
- Николай Дедок в суде. Фото: spring96.org
Отдельно хочу рассказать о своем задержании, поскольку это имеет ключевое значение для понимания смысла этого уголовного процесса.
11.11.2020 года сотрудники карательных структур вломились ко мне в квартиру, выломав дверь и через балкон, разбив стеклопакеты. Между первым ударом в дверь и тем, как меня повалили на пол, прошло не более 5-6 секунд. Я успел только закрыть крышку ноутбука и встать. Сопротивления я не оказывал. Тогда сотрудники в военной амуниции, предположительно, СОБРа, повалили меня на пол и застегнули наручники за спиной. Это произошло приблизительно в 22:20. Всего в квартиру вломились семеро сотрудников. Четверо в гражданской амуниции. Избивать начали сразу, спрашивая, есть ли в квартире камеры видеонаблюдения. Потом они начали осмотр помещения, я это понял по шагам. Что они делали, я не видел, так как лежал лицом в пол. И за попытку пошевелиться меня били.
Полагаю, что именно в эти минуты в шкафчик на кухне положили «коктейли Молотова». Потом ко мне подошел сотрудник, сел рядом на корточки и сказал: «Ты же понимаешь, что ты из ШИЗО не выйдешь?» Со стола сразу забрали мой телефон и стали требовать сначала пароль от него. Я отказался, тогда меня стали бить кулаками в лицо и затылок сотрудники в амуниции. Я стал кричать, тогда один сотрудник взял с дивана подушку и вжал мою голову в нее. Я почувствовал, что не могу дышать, и попытался прокричать, что скажу пароль. Но они не слышали и еще некоторое время держали мою голову в подушке. Когда подняли голову, я сказал, что мне нужно время, чтобы вспомнить пароль, так как я забыл его от стресса. Тогда они продолжили бить, я вспомнил пароль где-то через минуту. После того, как я сказал пароль, меня положили лицом в пол и некоторое время не били. Сотрудники СОБР в основном молчали, сотрудники ГУБОП отпускали издевательские комментарии и оскорбляли. Как я понял, их целью было максимально сломить силу воли и парализовать страх. Они говорили: «Думаў, што ты у бяспечным месцы? Ты гаварыў, што ціск бывае псіхалагічны і фізічны. Сегодня мы цябе будем і псіхалагічна, і фізічна. Что Мікола, думал зашифровался? Может тебя обосцать?» Сотрудник, опознанный мной как Харевский взял с тумбочки мою банковскую карточку, стал тыкать ею мне в лицо и говорить: «Все в доход государства».
Большинство угроз высказывал сотрудник, опознанный мной позже как Тарасик Иван Александрович: «Повезем тебя в лес, разденем и посмотрим, чем ты женщин удовлетворяешь, или ты можешь только языком. Сейчас поедем в гестапо, а там ты будешь плакать и ненавидеть себя». Как я понял «гестапо» называли между собой здание на Революционной, 3. При этом меня беспрестанно оскорбляли и били, брали подушку и пытали. А когда приехали сотрудники – запрещали смотреть на себя и били, если я поднимал голову. Они сказали, что сейчас приведут понятых и будет обыск. И если я буду при них кричать или жаловаться, то меня будут бить и издеваться. А если я буду молчать, то поедем домой.
Два сотрудника ушли, оставив меня с двумя пенсионерами, в которых я узнал своих соседей. Тогда они начали в присутствии понятых водить меня по комнатам: руки все время были застегнуты в наручниках сзади, при этом стянуты с такой силой, что я с трудом <нрзбрчв>. Когда мы зашли в комнату, где раньше жила девушка, Алёкса Александр Иванович начал брать женское платье и майки, прикладывать ко мне и спрашивать: «Это не твое? А это не твое?» Остальные сотрудники при этом смеялись. В последнюю очередь пошли в кухню, где, когда я заходил, на столе уже стояла бутылка с желтой жидкостью. Это я уже описывал, повторяться не буду. Я сразу сказал, что это не мое, тогда сотрудники стали искать поддержки у понятых лиц, спрашивая, видели ли они, как доставались бутылки. И они сказали, что «да, видели». У понятых также спрашивали, чувствуют ли они запах <нрзбрв>. Они сказали, что чувствуют. Даже в присутствии понятых Тарасик в открытую говорил, что будет меня бить. Понятые никак не реагировали и делали вид, что они этого не замечают. Когда они отворачивались или стояли далеко, он старался исподтишка меня ударить. В целом, обыск проводился поверхностно, скорее для виду. Было ясно, что интерес представляет только техника и я. После начался пересчет денег, изъятых из моих конвертов. Также вещи, которые были подготовлены для изъятия, были переложены на диван. Хочу опровергнуть слова понятых о том, что я отрицал принадлежность вещей. Это неправда. Я сразу сказал, что видеокамера и деньги принадлежали мне. Среди изъятых вещей на диван была выложена камера Canon, штатив и наручные часы Casio. Всего этого я не нашел в описи изъятых вещей, хозяйка квартиры их тоже не нашла. Также в документах я не досчитался примерно одной тысячи рублей. Полагаю, что все это – камера, штатив, часы, 1000 рублей – украли сотрудники ГУБОПиК, воспользовавшись тем, что я, во-первых, большую часть времени ничего не видел, так как лежал лицом в пол, во-вторых, был дезориентирован и подавлен, чтобы внимательно читать список изъятого. По этому поводу моим адвокатом была подана жалоба.
После пересчета денег сотрудники поставили меня одного в натюрморт: черно-красного флага, анархистского плаката, охотничьего ножа и подкинутых «коктейлей Молотова» и сняли все это на смартфон. Тогда отпустили понятых. Было около 00:30. Меня поставили лицом к стене, я попытался завязать с сотрудниками разговор, спрашивал, зачем им меня бить. Алёкса ответил, что я им уже не нужен, так как я отработанный материал. Тарасик отвечал: «Чтобы получить моральное удовлетворение». Остальные шутили и смеялись. Меня периодически продолжали бить, нанося удары разной силы по голове, по спине, по ногам и в грудь. Как я понял, их тактикой было постоянно держать меня в напряжении, чтобы я не знал, когда и в какое место мне прилетит очередной удар, не мог расслабиться ни на секунду.
Сотрудники отошли в конец большой комнаты, а один СОБРовец вывел меня в коридор, чтобы я не слышал, о чем они совещаются. Вообще с момента задержания сотрудники в штатском беспрестанно звонили и отчитывались начальству, либо им звонили. В особенности Алёкса не выпускал из рук телефон.
Посовещавшись, меня вернули в комнату, где Алёкса сказал, что мне сейчас нужно сказать на камеру, что они скажут. Добавил: «Это видео мы запишем с болью или без», после чего ударил меня кулаком в грудь. Я ударился затылком о стену и упал. Спросили, буду ли я говорить на видео. Я молчал. Тогда молодой сотрудник завел меня в кладовку – помещение размером 1 на 0,5 метра, пустил туда слезоточивый газ из баллончика, подпер дверь собой. Я почувствовал, что не могу дышать и сказал, что произнесу на видео, что надо. Тогда тот же сотрудник вывел меня на улицу вместе с СОБРовцем. При этом другой сотрудник ГУБОПиК стоял во дворе и снимал мой маршрут из подъезда на смартфон. Но тут же сказал, что нужно сделать второй дубль: вести меня сильней с заломленными руками за спиной. Тогда меня вернули в подъезд. И по сигналу со двора повели вновь, заломив руки сильнее так, что туловище было практически горизонтально. Когда меня вывели во двор дома, СОБРовец держал меня сзади за наручники, а все тот же молодой сотрудник достал перцовый баллончик «Шок» и стал распылять его мне в лицо, стараясь попасть в глаза. Он сделал это четыре раза. Распылял так длительно, что я чувствовал струю перцового спрея в лицо <нрзбрчв>. После меня вернули в квартиру и некоторое время – около минуты – не трогали. Как я понял, ожидая максимального эффекта от перцового баллона. После этого сотрудник, которого другие называли «следователь», сказал, что если я все правильно скажу, то мне дадут умыться. Я пересказал все, что от меня требовали. Алёкса при этом снимал на свой телефон. После мне дали умыться, расстегнув один браслет наручников. Пока я умывался, молодой сотрудник у меня за спиной трещал электрошокером, расспрашивал, знаю ли я, что такое «дискотека»? Это когда задержанного бьют электрошокером по наручникам. После мне стянули один браслет, дали собраться и одеться, но часы взять с собой не разрешили. Как я говорил выше, их вообще нигде не оказалось. Пока я одевался, меня не били, но оскорбляли и издевались. Уходя из квартиры, один из сотрудников предложил мне взять с собой воду, но я отказался. От стресса пить я не мог. Открыв холодильник, он удивился тому, что у меня так мало продуктов.
После меня повезли в микроавтобусе, который был припаркован во дворе. Там меня посадили на пол и повезли в Минск, по дороге меня не били. Сотрудники пытались вступить со мной в политическую дискуссию, в частности, молодой сотрудник сказал, что «мы, активисты, блогеры, сами создаем в стране нестабильную обстановку, а потом жалуемся, что нас бьют и арестовывают». Остальные говорили, что народ в Беларуси разделился и, что большинство проголосовало за Лукашенко, а кто утверждает обратное – тот лжет.
Когда меня высадили, я увидел по ул. Революционной здание ГУБОПиК, куда меня завели, нагнув голову и надев на нее капюшон. Было около 1:30 ночи. Повели в кабинет, который находится в правом коридоре, если стоять спиной к центральному входу, четвертый кабинет от начала коридора по правой его стороне. Поставили на колени лицом к стене, стали вновь спрашивать пароль от жесткого диска. Я называл пароль от операционной системы. Они говорили, что он не подходит. Сотрудник сказал: «Коля, сейчас будет больно».
Спустя некоторое время я попросился в туалет, и сотрудники СОБРа меня завели. После вернулись уже в другой кабинет: третий от начала коридора, также по правой его стороне. Вероятно, кабинет Тарасика, как я сделал вывод из расположения его рабочего стола. Там было, кроме Тарасика, еще три сотрудника, все за своими рабочими столами. Сотрудник с моим ноутбуком сидел также, как в том, позже он давал команду, когда бить меня, а когда перестать. Сотрудников СОБРа ГУБОПовцы отпустили домой. Все присутствующие были в масках и очень старались не позволить мне увидеть их лица даже в масках. Меня положили лицом на пол, кто-то <нрзбрчв> прошел, сотрудник весь в черном и с дубинкой. Меня спросили пароль от жесткого диска, я сказал, что не помню. Тогда меня стали бить дубинками. Сотрудник в черном, между собой они называли «Гена» — скорее всего вымышленное имя. Били по икрам, бедрам, ягодицам, спине и бокам. После нескольких отказов Тарасик сказал, что будет бить меня по гениталиям и изнасилует дубинкой. Угрожали бить электрошокером, говорили, что будут мочиться на меня. В промежутках между подходами периодически бил третий сотрудник. После четырех или пяти избиений я дал пароль от жесткого диска. Записали его на листике бумаги, но компьютерщик его неправильно ввел, и меня стали бить опять. Так как одна рука у меня была отстегнута, я пытался ею закрываться, мне отбили несколько пальцев. Сотрудник в черном поднял мою ногу и стал меня бить дубинкой по пяткам. И так несколько раз, пока компьютерщик не ввел пароль правильно.
Все время звучала <нрзбрчв>. В какой-то момент из диалога сотрудников я понял, что в кабинет заглянул кто-то со стороны с претензиями или вопросами по поводу криков. Полагаю, что это был постовой, так как никого в здании больше не видел. Тарасик послал его матом и сказал, цитата: «Если этот добряк еще раз придет, я сам его разорву [нецензурно]».
После того, как они получили доступ к ноутбуку, стали требовать пароль от двойной аутентификации к аккаунту телеграма. Я его не помнил наизусть, поэтому пришлось им сказать путь к файлу, где он был записан. За это время меня избили еще несколько раз.
Я заметил, что они сменили тактику: сначала избивали, а потом сразу задавали вопрос. Когда они били, я старался уворачиваться, поэтому в какой-то момент Тарасик начал наступать ногой мне на лицо, и только тогда я стал <нрзбрчв> лучше уворачиваться. Когда они получили доступ к моему аккаунту, то стали вслух рассуждать, как распорядиться моим телеграм-каналом, спрашивали, когда мои товарищи поднимут кипишь по поводу моего отсутствия. Компьютерщик сказал, что сейчас напишет моей девушке, что у меня все хорошо. Впоследствии я узнал, что он действительно это сделал, имитируя мой стиль на белорусском языке.
В промежутках между этим меня били просто так. Например, Тарасик, после того, как ему принесли запаренную вермишель, сказал: «Сейчас доем Ролтон и буду тебя бить [нецензурно]». Старались бить в одно и то же место по много раз, чтобы было больнее. После очередных побоев Тарасик сказал, что уже устал, и со словами «старость – не радость» сел на свое рабочее место. Остальные сотрудники засмеялись. Также мне угрожали, что если я не скажу требуемое, то к 6 утра начнут приходить другие сотрудники ГУБОП и меня будут бить все по очереди. Я опять спросил, за что меня бьют, если я дал требуемую информацию, на что Тарасик ответил: «За то, что ты есть».
После Тарасик принес бутылки, подкинутые в квартиру, и стал засовывать горлышки бутылок мне в рот. Я сначала не понял, что он делает, а потом он сказал плевать в горлышко и прикладывал бутылки к моим ладоням, говоря сжимать. Тогда до меня дошло, что это делается для дактилоскопической экспертизы. Так он сделал очевидно с каждой бутылкой, я уже не сопротивлялся. Потом каждую бутылку он упаковал в отдельный черный пакет <нрзбрчв>.
Тем временем другой сотрудник продолжал работать над телеграмом, спрашивал про людей из моего списка контактов и про админов других каналов. А также, кто из действующих сотрудников МВД мне помогает, кто финансирует акции протестов. Спросили, зачем я опубликовал адрес сотрудников милиции. Я сказал, чтобы вызвать общественное осуждение. Тогда меня стали <нрзбрчв> избивать все втроем.
Потом меня подняли и сказали подписать бумаги, которые напечатал один из сотрудников. Я подписал все не глядя. Тем временем, другие продолжали издеваться:
— Давайте его обосцым!
— Ну что, Микола, не хочешь стрим провести?
Тарасик предложил: «А давайте на него сяду, а вы сфоткаете». Но остальные не поддержали его предложение. Потом меня поставили возле красно-зеленого флага и сказали извиниться перед сотрудниками за то, что я выкладывал их данные, и посоветовать другим так не делать. Тарасик сказал: «Если все правильно скажешь, я тебя бить больше не буду». Сотрудник в черном сказал: «А я за себя не отвечаю». Тут же Тарасик стал требовать, чтобы <нрзбрчв> я сказал на камеру, что я чмо и говно.
[Тут судья сделала замечание не использовать ненормативную лексику. Микола сказал, что цитирует].
Я этого говорить не стал. Снимал меня на камеру все тот же молодой сотрудник, что был на задержании. Тарасик еще же хотел, чтобы я заплакал на видео. Он говорит: «Пусти слезу, а то сейчас мы пустим». Но я не плакал. Позже я узнал, что это видео показывали по БТ, как доказательство того, что я раскаиваюсь в своей анархисткой деятельности. Сразу после съемки другой сотрудник предложил: «А давайте флаг <нрзбрчв> сожжем во дворе. На его смартфон отмотаем время записи и завтра снимем». Как я понял, чтобы повесить на меня еще одну статью. Но остальные посмеялись и не поддержали <нрзбрчв>. Меня опять положили на пол и стали вести профилактическую беседу. Так я понял, что пытки скорее всего сбольшего закончились. От меня требовали, чтобы я дал слово чести, что я больше никогда не напишу, не скажу ничего плохого про сотрудников ГУБОПиКа. Потом мне сказали, что если я кому-то скажу или пожалуюсь о том, что здесь со мной произошло, то они приедут в ИВС и все произошедшее покажется мне мелочью. Я со всем соглашался.
Силовики говорили, что мне здесь уже жизни не будет, что мне придется уехать из страны. Также говорили, что я получу 7-9 лет, да и то, если буду сотрудничать со следствием. А если буду жаловаться на то, что было здесь, то будет мне 411-я статья (неповиновение администрации колонии), в колонии мне не дадут жизни и сделают «петухом».
Тарасик говорил: "Есть в колонии осужденные, что с нами сотрудничают, ты же и сам сидел, все знаешь, «когда еще откроешь рот про сотрудников, то я приеду на зону и лично тебя дубинкой кончу, а после утоплю в параше. Ты не тех сделал врагами, с нами бороться нет смысла".
Они уточнили, что я в ИВС буду говорить о следах побоев. Я ответил, что буду говорить, что упал. Тогда меня вывели и отвезли на Окрестина. В машине меня начало колотить. Один из силовиков начал спрашивать, что со мной, и волноваться, чтобы меня не стошнило в машине. "Мандраж у него, что, не видно", – ответил другой силовик.
На часах машины было 5:24 утра.
Силовик, который вел машину, еще раз напомнил, чтобы я молчал обо всем происходящем. Сказал: Будешь писать жалобы, расскажешь адвокату или на суде — не выйдешь никогда.
Из ИВС сотрудник ГУБОПиК ушел только после моего удостоверения, чтобы убедиться, что не буду жаловаться.
Ко всему сказанному добавлю: с момента выхода на свободу в 2015 году меня 4 раза задерживали, 9 раз судили за экстремистские материалы — за мои посты в социальных сетях. Все описанное я рассматриваю как борьбу со свободой слова и личную месть сотрудников ГУБОПиК.
И позже мне стало известно, что угрозы поступают моим близким. После моего задержания им писали анонимы в мессенджерах, что в тюрьме меня ждет самое страшное, что меня сделают опущенным, что в колонии меня убьют и спишут на проблемы с сердцем.
Несмотря на это все, я не признаю себя виновным. Моя деятельность носит и будет носить просветительский характер, моя цель — построение свободного общества".
Информация дополняется.
Суд продолжится 5 июля.
В Мингорсуде начали судить политзаключенного Николая Дедка. Он не признает вину
