Экс-политзаключенный Кирилл Салеев: «Бежать – единственный способ добиться какой-то справедливости»
Утром 14 сентября прошлого года в одной из квартир Минска неожиданно погас свет. Когда ее житель начал выходить на лестничную площадку посмотреть, что случилось, то за дверью его поджидал сотрудник ГУБОПиКа. Потом в квартиру ворвались еще два силовика и положили его на пол. На глазах родителей парня за волосы оттащили к кухне. Затем около часа его допрашивали в машине около дома, спрашивали «кто президент Беларуси» и за «неправильный ответ» били ногой по шее. Так задерживали 23-летнего звукорежиссера Театра юного зрителя Кирилла Салеева. После четырех месяцев заключения в СИЗО №1 в январе политзаключенного осудили за участие в акциях протеста после президентских выборах к трем годам «химии». Недавно Кирилл с помощью активистов с БайСол уехал из Беларуси. Почему он принял такое решение, как прошли его четыре месяца на «Володарке», кого он встречал за решеткой — бывший политзаключенный рассказал «Весне».
- Кирилл Салеев после выезда из Беларуси
«Чувствую себя хорошо, настроение отличное. Немножко странно, честно говоря, себя чувствую из-за перемены среды», — начинает разговор Кирилл.
По словам бывшего политзаключенного, проблем со здоровьем у него нет. Единственное, что его беспокоит на данный момент, это то, что в новой стране нужно искать работу. Как выяснилось, из Театра юного зрителя Кирилла не уволили за время ареста, и он после освобождения даже смог вернуться к ней. ТЮЗ, несмотря на частное определение суда Фрунзенского района в сторону руководства Театра о том, чтобы в коллективе проводилась профилактическая работа по недопущению нарушения сотрудниками законодательства о массовых мероприятиях, продлил контракт с Кириллом. Но из-за переезда в другую страну звукорежиссеру пришлось уволиться.
«Силовики меня держали, а мать надевала джинсы»
14 сентября прошлого года у Кирилла был выходной, поэтому он был дома.
«После завтрака, примерно в 11 часов утра, я сидел за компьютером. Вдруг во всем доме погас свет. Я подумал, что помпу выбило – мало ли что. Я открыл дверь, и вдруг из-за двери вылез губоповец. Он скрутил меня, положил головой в пол, одел на меня «браслеты», забрал телефон. Потом за волосы оттащил на кухню. Появились понятые, которых я вообще не знал. Они сказали: «Да-да, это он». Родители были дома и все видели – они были в шоке. Я был в домашних шортах. Когда они начали тащить меня, то мать сказали им, чтобы мне дали хоть потеплее одеться. Они меня держали, а мать надевала джинсы и ботинки потеплее», – вспоминает Кирилл события того дня.
Дома у Салеевых прошел обыск: «Перерыли всё, искали всё, что может хоть как-то скомпрометировать меня». После этого Кирилла завели в служебную машину, где его допрашивали с избиениями около часа:
«Спрашивали, где флаги, второй телефон. Я им ничего не выдал. У меня были скрученные руки – на уровне головы. Это было для того, чтобы помучать меня. Они этим упиваются, мне кажется.
У меня спрашивали, кто президент. Сами понимаете, что я отвечал. За это меня били ногой по шее».
«Шея вся синяя была»
Затем Кирилла повезли в здание ГУБОПиКа, где записали с ним «покаяльное видео».
«У меня выпытывали, что я делал, а я вообще не понимал: у меня страх, ярость. Я не знал, как себя вести. У меня вообще все чувства перемешались. Когда у меня спросили, буду ли я записывать «покаяльное видео», то я сказал, что запишу, когда перестанут трогать меня. Я наступил себе на гордость, потому что по дороге в ГУБОПиК меня избили: ногой и кулаком по шее. Она у меня вся синяя была и проходила около недели, пока я на Окрестина сидел.
На камеру они спрашивали меня, зачем я выходил [на акции протеста]. Я ответил: “По зову предков”. Они [сотрудники ГУБОПиКа] рассмеялись, как будто что-то смешное увидели».
Кирилл процитировал слова из поэмы Якуба Коласа “Адплата”.
«Душыць акупантаў праклятых —
Вось покліч наш сёння якоў.
За кожнага бітага ката
Адпусціцца сорак грахоў».Но они этого не понимали! «Вот за предков выходит, значит точно дебил», — пересказал позицию силовиков Кирилл.
«Они так думали, поэтому позволили мне говорить то, что я хочу. Но перезаписывали мое видео они около 10 раз. Потому что у меня постоянно проскальзывала ироничность, я улыбался. А они, нецензурно угрожая, сказали: «Может избить тебя, чтобы ты улыбаться перестал?»
Они и запугивали меня. Когда записали «покаяльное видео», то отстали».
По словам Кирилла, сотрудники ГУБОПиКа устроили допрос по контактам телефона молодого человека и хотели, чтобы он рассказал им про всех:
«А что, если мы к ним придём, то что мы у них дома найдем? А может мы к твоей начальнице придём? Ты же знаешь, где она живет?» — пересказывает вопросы силовиков Кирилл.
«Я им ничего не рассказал и говорил, что ладно, если вы меня уже схватили, а вот моих друзей не трогайте».
Потом Кирилла повезли в Следственный комитет. Там он отказался от адвоката, которого они ему предложили. Следователь не допрашивал Кирилла в тот день, а только снял отпечатки пальцев. Затем Кирилла отправили в ИВС на Окрестина, где с ним состоялись два допроса следователя.
«11 суток на Окрестина — самое тяжелое испытание в моей жизни»
«Никаких матрасов и одеял, естественно, не было. Внутри камера воняет калом. Всё запрещено, ничего нельзя. И ты сидишь там.
Сразу нас в камере было двое «политических». Но по ночам к нам закидывали бомжей по 205-й [статье Уголовного кодекса; кража]. Там и так пахло не очень хорошо, а становилось ещё хуже. И с ними приходилось как-то уживаться. Некоторые из них были буйные. И самое интересное, что им выдавали одеяла и матрасы, а нам нет. Но потом и им перестали выдавать после одного инцидента.
У меня начала крыша ехать. У меня на «Володарке» так крыша не ехала, как на Окрестина. Потому что ты сидишь и даже не знаешь, сколько времени. Такая прострация: ты начинаешь сомневаться в реальности происходящего. У меня такое было. Я начал стучаться в дверь камеры и просить «Библию», обычные книги. Они мне отвечали, что не положено. И на третьи сутки один охранник, мальчик – он моложе меня – передал мне книгу рассказов Чехова. Эта книга просуществовала у нас до вечерней проверки. Я ее попытася спрятать, но зашел начальник, увидел эту книгу и сказал, чтобы в эту камеру вообще больше ничего не давали. Поэтому, кого к нам переводили ночью, больше ни одеял, ни матрасов не выдавали.
11 суток на Окрестина — это было, наверное, самое тяжелое испытание в моей жизни для моей психики. Потому что ты не знаешь, что будет дальше, ты надеешься на лучшее. А на самом деле это только начала сложного пути», — говорит Кирилл.
В ИВС Салееву предъявили обвинение по ч. 1 ст. 342 Уголовного кодекса — участие в действиях, грубо нарушающих общественный порядок. Как выяснилось, его идентифицировали на Марше героев 25 октября 2020 года по фото с «Беларусь. Сегодня».
«Задержали меня через год. Понимаете уровень маразма?»
Четыре месяца на «Володарке»
- Кирилл Салеев после выезда из Беларуси
25 сентября Кирилла в стакане автозака перевезли в СИЗО-1:
«Нам застегнули наручники за спиной. В «стакане» метр на метр не было света. Мне было страшно, так как у меня клаустрофобия. Все время пока мы ехали, я думал, вдруг какой лихой врежется в этот автозак, перевернемся и мы все тут умрем заживо. Там полная темнота и только видно камеры в инфракрасном цвете».
«На «Володарке» мне выдали матрас, подушку, одеяло и я был вне себя от счастья! Мне казалось, что у меня перина королевского шаха, потому что спать на досках 11 суток – это не сахар».
Как рассказывает бывший политзаключенный, когда его перевели в СИЗО-1, то в его камере на 18 квадратных метра из 12 человек четыре обвинялись по статье 342 Уголовного кодекса и еще несколько человека по более тяжким «политическим» статьям – бывший сотрудник «Белтелекома» Артем Пархомович (в феврале осужден к 11 годам колонии), брестский анархист Александр Козлянко (ожидает суда по «делу Революционного действия»), а с октября — бывший директор «БелаПАН» Дмитрий Новожилов.
«К декабрю я уже смирился с мыслью, что я отправлюсь в колонию. Так легче просто – готовиться к худшему. А потом получить такое [освобождение после суда] – это счастье. Этот месяц, что я провел в Беларуси после СИЗО, я использовал по-полной: встретился с друзьями, всех обнял, поздравил их с чем можно было, все они были рады меня видеть».
По словам Кирилла, основные причины рапортов о нарушениях режима СИЗО-1 – это небритость и сон. После трех нарушений заключенного отправляют в карцер, после которого он в свою камеру уже не может вернуться.
«У меня за четыре месяца было только одно нарушение – это небритость 1 января».
Артем Пархомович, Александр Козлянко, Дмитрий Новожилов. Что рассказывает экс-политзаключенный о своих сокамерниках
Кирилл рассказал, что в карцер отправили его сокамерника-политзаключенного Артема Пархомовича:
«Он замечательный человек. Это тот политзаключенный, на которого нужно ровняться. Человек с несгибаемой волей! Мне прям хотелось быть таким, как он – сильным и несгибаемым!
Когда я приехал в СИЗО-1, у него уже началось ознакомление с материалами дела. Он отсидел на «Володарке» год. На окончание ознакомления с его делом не пустили адвоката. Вместо него, было два человека в балаклавах. Артем сказал, что он не знает, кто эти люди, а значит и знакомиться в их присутствии с делом он не будет. Так было несколько раз, и на пятый Артема отправили в карцер. Вот так напрямую без всяких нарушений».
Быший политзаключенный с восторгом и уважением рассказывает и про других своих сокамеников, которых, как и его, задержали по политическим мотивам:
«Саша [Козлянко] – сильный и спокойный человек. Я видел у него потрясающий внутренний стержень! Он умеет вести себя так, не выдавая свои слабости. Ему предъявляют статью 285 Уголовного кодекса (участие в преступной организации). Мы читали его документы – он никого из этой «ОПГ» не знает. И мы сами с ума сходили.
Дима [Новожилов] заехал к нам в камеру в конце октября где-то. Он интеллигентный и невероятно стоический человек. Конечно, он верит в лучшее, но готовится к худшему. Я у него спрашивал несколько раз: “Дима, ты вообще не волнуешься?” А он мне отвечает: “А это поможет?” А после первого суда, когда я увидел там маму со слезами, я спросил у Новожилова: “Дима, твоя жена будет плакать на заседании?”. На это он мне спокойно ответил: “Конечно”. Это человек с очень живым умом, прекрасный журналист, знает ответы на все вопросы. Мне с ним было очень здорово. Я в нем нашел хорошего друга».
Кирилл поясняет, что в СИЗО все общались на «ты» вне зависимости от возроста, статуса: «Может это тюремное».
Также в камере с Кириллом некоторое время был политзаключенный сотрудник «Белтелекома» Дмитрий Кохановский, обвиняемый в сливе данных силовиков, госслужащих, судей в «Черную книгу Беларуси». В камере, кроме политзаключенных, были обвиняемые по «наркотической статье», по мошенничеству и другие.
Кирилл вспоминает, что как-то встречался в СИЗО с политзаключенным Николаем Дедком:
«С тем самым Дедком! Он был в наручниках, потому что, кроме профучета по экстремизму, он стоял на учете как склонный к побегу и захвату заложников. Поэтому в СИЗО у него был усиленный конвой. Он вел себя нагло, вольно, что мне очень даже понравилось. Как будто вообще не переживает, что ему пять лет сидеть. Это меня воодушевило!»
Экс-политзаключенный вспоминает, как прятали от заключенных Марию Колесникову:
«Когда ее вели, то заглядывали во все камеры, чтобы не было интереса лишнего. Ее боятся там как огня. И расчищают весь коридор, чтобы с ней никто не мог сконтачиться».
По слухам в СИЗО, рассказывает Кирилл, она одна сидела в четырехместной камере №77. Максим Знак сидел в камере №60.
Очередь с 30 человек на профучет
Как рассказывает Кирилл, всех обвиняемых по «политическим статьям» в СИЗО-1 ставят на профилактический учет как склонных к экстремизму и другой деструктивной деятельности. Бывший политзаключенный подробно рассказал, как это происходило у него через две недели после этапирования на «Володарку»:
«Постучали в камеру, назвали фамилию и сказали идти к начальнику. К нему ведут под конвоем. Там стояла очередь на весь коридор – на человек 30. Там я узнал тех, с кем сидел в ИВС на Окрестина. Я зашел в кабинет начальника, назвал свою статью, свою фамилию, год рождения. Как мне рассказывали ребята, что раньше при постановке на учет задавали вопросы: зачем выходил [на акцию протеста], что там делал. Хотя это не имеет никакого значения, потому что на профучет в любом случае поставят. Со мной было вот так: я назвал фамилию, имя, отчество, дату рождения и статью. И меня просто уведомили, что меня ставят на учет как склонного к экстремизму и другой деструктивной деятельности. У меня не спросили ничего вообще. Потому что 342-ая [статья Уголовного кодекса] стала поистине народной. В каждой камере в октябре-ноябре 2021 года как минимум один-два человека были по этой статье. Это я говорю точно».
Письма солидарности
«По началу я испугался, что меня признали политзаключенным. Но когда я увидел эту поддержку, мне стало очень тепло. Было очень приятно. В СИЗО я получил около ста писем. Когда я вышел на свободу, то узнал, что недополучил около 70 писем: от бабушки пять писем, дяди Алексея Стрельникова, от коллектива Театра юного зрителя.
Бывало, что письма я ждал целый день. Но часто бывало зря. Вот Диме Новожилову всегда письма приходили – иногда по 5-6 – потому что он действительно именитый политзаключенный. Но, главное, что мне всегда стабильно приходили письма от матери. Это очень меня грело».
«Мы жадаем гэта чытаць на беларускай мове»
Кирилл рассказывает, что его также поддерживало в СИЗО чтение:
«Я и до ареста читал много и сейчас читаю, но в СИЗО читал постоянно, так как там больше нечего делать. Мы заказывали книги в библиотеке, и нам их приносили раз в две недели по четвергам. Там был лимит книг на камеру.
В основном, я читал классическую литературу: Тургенева, Гюго и других. Четыре месяца я заказывал «Невыносимую легкость бытия» Милана Кундеры, но ее так и не принесли мне. Эту книгу я получил на свободе – мне её подарил коллектив ТЮЗа.
Кстати, что забавно, в библиотеки СИЗО есть «О дивный новый мир» Хаксли и «1984» Оруэлла, но нет белорусской литературы: ни Василя Быкова, ни Максима Богдановича, ни Кондрата Крапивы. Они есть, но на русском языке. А на мой взгляд, это оскорбление. На белорусском языке там ничего нет – это что ни есть геноцид культуры. Мы заказывали белорусские книги с пометкой «Мы жадаем гэта чытаць на беларускай мове». Нам приносили книги только на русском языке. Мы сделали вывод, что в библиотеке нет книг на белорусском языке».
«В тюрьме праздников нет»
По словам бывшего политзаключенного, который в заключении провел новогодние и рождественские праздники, в СИЗО их не праздновали:
«Там праздников нет – это ж тюрьма всё-таки! В тюрьме праздников нет. «Праздник кончился», – как пел Егор Летов.
На Новый год мы пробовали нарядить ёлочку из пластиковых стаканчиков. Но нам сказали, что пластик нельзя, и забрали нашу ёлочку. Потом сделали ёлочку из зелёных пакетов. Её забрали на проверке, но это уже было 1 января. Так что она выполнила свое назначение [смеется].
А так, Новый год был удивительно скучным, потому что никаких поблажек нам не сделали. В 22 часа 31 декабря – отбой, в 6 часов 1 января – подъем».
«Белорусское ТВ смотрят только зеки»
Особое удивление и негодование у Кирилла вызвали телевизионные передачи в камере. По его словам, телевизор в камере появился позже его перевода туда:
«Там было восемь белорусских каналов. У меня шок вызвал Беларусь-3. Я не знаю, на кого это работает. Казалось бы, должно на культурную интеллигенцию. Но вся культурная интеллигенция ненавидит чертову пропаганду! Но они через культуру все равно пытаются продвигать пропаганду. Некоторые передачи абсолютно абсурдны! Бывает, задаешься вопросом: кому это снято? И мы пришли к выводу, что белорусское телевидение смотрят только зеки. Как и Белпочтой пользуются только зеки. Если бы не «Володарка» она развалилась бы уже давно».
«Я не хотел убегать, потому что я видел таких прекрасных и светлых людей»
- Кирилл Салеев после выезда из Беларуси
Суд на Кириллом Салеевым растянулся на три заседания, в результате которых судья Наталья Бугук осудила парня к трем годам «химии». Три дня его забирали из камеры после специального завтрака в 6:30 утра, проводили проверку на наличие колющих и режущих предметов и отправляли в «отстойник» ждать своего рейса в суд. А так как Кирилл состоял на профучете, то его ещё дополнительно проверяли перед самой посадкой в автозак.
«В «отстойнике» можно встретить других людей, которые едут на суд. Я там встретился с двумя заключенными, обвиняемыми в убийстве, с одним по «экономической статье».
Там я встретил Ваню [Андрушойтя], которого обвиняли по нескольким статьям Уголовного кодекса. Он всегда был на веселе. Он нам сказал такую фразу, которую я запомнил: «Ребята, тюрьма не страшна, страшно там болеть». Он держался молодцом!
Также в ожидании рейса в суд, я встретил парня из «группы террористов» [по фото Кирилл узнал Сергея Романова]. По 20 лет парням дали, но они были веселые-веселые! Улыбаются и верят в светлое будущее! Просто несгибаемые люди. Я вот поэтому после суда и не хотел убегать. Потому что я видел таких прекрасных и светлых людей. Сроки у них ужасные, гораздо хуже, чем у меня! А я что? Боюсь трех лет на «химии»?
Но потом я подумал, что у ребят выбора другого нет, и они себя так настраивают. Я могу не потерять эти три года и успокоить своих родителей заодно. Они бы переживали, что может что-то случится со мной на «химии».
«Были бы у нас в стране честные суды, такой ситуации не случилось бы»
По словам Кирилла, забота о родителях стала не единственной причиной решения покинуть Беларусь и не ехать на «химию»:
«Во мне взыграло еще чувство справедливости, потому что я сразу думал: господи, сколько людей несправедливо сидят. И я тоже буду несправедливо сидеть. А почему я должен сидеть, если я могу бежать? Ведь если я пойду сидеть, то я согласен со своим приговором? Вот такие ко мне мысли начали приходить. А я с ним не согласен! Но никак я с этим бороться честными способами не могу. Были бы у нас в стране честные суды, такой ситуации не случилось бы. Поэтому бежать – единственный способ добиться какой-то справедливости. Убежал – избежал наказания. Играя в карты, как бороться с казино?»
11 января Кирилла после объявления приговора освободили в зале суда после четырех месяцев заключения:
«В тот момент я почувствовал какое-то странное помешательство, что этот кошмар закончится, и я наконец увижу друзей. Когда я вышел на улицу и вдохнул свежий воздух, то я чуть не потерял сознание. Было так свежо, так хорошо, так ярко, что мои глаза не могли упиться, мой нос не мог надышаться! Я не мог внутри себя наулыбаться! Такое чувство, что внутри себя я оказался на Эвересте. На несколько секунд я как будто бы достиг какого-то просветления».
«Я начал чувствовать в Минске дух 1937-го года»
Кирилл покинул Беларусь через месяц после объявления приговора. Это время дома он провел с семьей, коллегами и друзьями, но успел заметить изменения в родном городе:
«Я с трудом помню, что случилось со мной до того, как меня задержали. Я не обращал внимания, как шла моя жизнь: дом, две работы, иногда музыка, иногда стихи, иногда девушка. Но я не чувствовал вкуса жизни – она проходила в ожидании того, когда меня дёрнут. До тюрьмы я только думал, как не попасть в лукашенковскую армию. На 19 сентября у меня была повестка, а за пять дней этого меня задержали.
После освобождения я начал чувствовать в Минске дух 1937-го года. Раньше я не так его чувствовал. Теперь я узнаю, что к одному знакомому приходили с обыском, другого задержали, еще кто-то вышел на свободу. Начался абсолютный беспредел – воистину 37-й год. Я очень увлекаюсь историей, и мне было интересно, как выглядела обычная мирская жизнь, например, в Москве или Санкт-Петербурге в 1937-м году. И мне кажется, что я нашел сейчас ответ на этот вопрос».
