Блог Алеся Беляцкого: Музей. Считайте деньги. Как "дом Чижа" стал важнее, чем Дом Богдановича

Правозащитник и литературовед Алесь Беляцкий, который с 14 июля находится в заключении по политически мотивированному уголовному делу против "Весны", пишет воспоминания о музее Максима Богдановича, где он работал директором с 1989 года по июль 1998 года. Публикуется на "Свободных новостях" с сокращениями.

02.09.2021

Весь 1990 и 1991 годы прошли в напряженном созидательном ритме. Главный художник экспозиции Эдуард Агунович подключал к работе опытных и известных художников. Предполагалось, что экспозиция будет размещаться на втором этаже в пяти небольших залах, можно сказать, даже комнатках, объединенных сквозным проходом с лестничной площадки.

Эдуард очень переживал, что площадь небольшая и в комнатах невысокие потолки. Негде было развернуться на полную. Он все время искал решение этой проблемы.

На первом этаже — просторный холл, за ним зал, который предполагался как выставочный. Его мы рассматривали во вторую очередь. Главной целью было запустить к 100-летию Максима Богдановича экспозицию. Начиналась она объемным макетом старого Минска. Макет художник Петр Драчев сделал из картона на бумаге, как папье-маше. Он был живописно раскрашен. Старые кварталы домов, покрытые красной черепицей, Верхний город, Немига, Троицкое предместье — все очень точно показывало город конца 19-го — начала 20-го века, который был в значительной степени утрачен.

Среди домиков Троицкого предместья и дом, важный для нас. В нем на первом этаже школа, а на втором в служебной квартире жила семья Богдановичей. Там в декабре 1891 года родился Максим. Он был вторым мальчиком в семье. В школе работал учителем отец Максима. Первый этаж кирпичный, а второй — деревянный. До 1990-х годов дом не сохранился. Он сильно пострадал во время войны. Но еще были фундаменты, скрытые под землей. Они находились во дворе на тогдашней улице Максима Горького под павильоном овощного магазина и пунктом приема стеклотары.

В наших последующих планах было убедить городские власти и Министерство культуры восстановить этот дом. Художник Эдуард Агунович мечтал переместить туда в будущем музей. Я же хотел предложить сделать там культурно-просветительскую площадку, направленную на литературную молодежь. К сожалению, и эти планы, как и планы восстановить дом лесника в Вязье, не воплотились в жизнь.

Блог Алеся Беляцкого: Музей. Была идея создать филиал в Вязье, но там не поняли ценность белорусского слова

Следует сказать, что идея разместить экспозицию в складнях, представляющих из себя ставни сельского дома, была испытана за несколько месяцев до открытия “Белорусской хатки”. Таким образом оформили выставку, посвященную жизни и творчеству Максима Богдановича. Ее содержание затрагивало все творчество поэта и все периоды его жизни от рождения до смерти. Фактически это была наша первая экспозиция, посвященная национальному гению.

В середине 1990-х Министерство культуры перестало выделять средства на мемориализацию мест, связанных с Максимом Богдановичем. Не помогло и то, что тогдашний министр культуры Сосновский сам родом из Вязья. Мы с Белреставрацией подготовили проект восстановления дома, где родился Максим Богданович, но дальше дело не пошло. Позднее, уже в 2000-е, на этом месте был построен “дом Чижа”. О бывшем доме-школе напоминает уродливая памятная табличка.

Мемориальная табличка. Фото с сайта planetabelarus.by

Но возвращаемся на Троицкое предместье, где в начале 1990-х мы трудились над будущей экспозицией музея. Осталась брошюра, которая довольно подробно описывает ее. Я остановлюсь только на некоторых памятных для меня точках.

Уникальные шрифты и исполнение надписей, подписей для экспозиции делал известный шрифтовик Семченко, пожалуй лучший художник-шрифтовик в Беларуси. Мы с Эдуардом Агуновичем ездили к нему в мастерскую. Немногословный, с большой черной бородой, Семченко напоминал мне переписчика из стихотворения Максима Богдановича. Он показывал нам пробные специальные образцы, подобранные к шрифтам.

07.09.2021 

Украшением Центрального музея Богдановича в Троицком предместье является большая люстра шестиметровой длины. Она висит в пролете, когда из холла поднимаешься на второй этаж. Идея сделать такую объемную люстру принадлежала опять же Эдуарду Агуновичу. Делала ее команда художников — Дубатовк и другие. Мы ездили с Агуновичем к ним в мастерскую. Трое работали с железом. Я с интересом рассматривал кованный и гравированные мечи, латы, доспехи, выкованную и сплетенную кольчугу. Позднее они изготовили много оружия и снаряжения для музеев в Мирском и Несвижском замках. Люстру для музея предлагали сделать из латунных прутьев, добавив плафоны-цветки. Материалы должны были заказывать мы. Плафоны-цветы заказали на стеклозаводе в Березе. Разрешение на металл выписало Министерство обеспечения после специального письма, которое я писал туда. Они упирались, отвечали вначале, что все фонды уже распределены. Но, после того как подключил Минкульт, согласились.

С этим разрешением мы со Степановичем поехали на металлобазу в Шабаны. Помню, как из какой-то заводской котельной через дорогу на серые пятиэтажки тянулись рваные космы дыма. В огромном складе-ангаре загрузили почти тонну толстых, квадратных, в разрезе четырехметровых в длину и более тонких круглых латунных прутьев. Мы завезли их в музей и перетащили в погреб.

Где-то через месяц художники привезли в музей детали сплетенной из латунных прутьев люстры, скрутили и смонтировали ее, а затем повесили в условленном месте. Мы закрепили плафоны и вкрутили лампочки. Люстра, стилизованная под арт-деко, получилась изысканной и праздничной. Она впечатляла последующие многочисленные экскурсии и настраивала посетителей музея на возвышенный лад.

09.09.2021

В каждом из залов центрального музея была определена как минимум одна эмоциональная точка. Причем для каждого из посетителей музея они были разные. Остановлюсь на своих.

О первом зале и объемной панораме Минска я уже писал. Еще я всегда останавливался возле гимназического аттестата Максима: одни "тройбаны". Немного четверок по литературе, остальные предметы еле-еле. Я улыбаюсь. Сколько ребят с их родителями были бы в отчаянии от таких оценок. Для меня средненькие оценки в аттестате Максима говорят о многом. И о том, что отец не висел над ним и не зудел, почему такие слабые отметки, ценил его занятия неформальным образованием, увлечение белорусчиной и стихосложение по-белорусски. За это точно оценок Максим в аттестат не получал. Его честолюбие было направлено на другое. Он поставил себе целью, живя за тысячу километров от Беларуси, выучить белорусский язык, чтобы уверенно писать на нем статьи, замечания, и наконец — стихотворения.

Задача сложнейшая, учитывая то, что новый литературный белорусский язык тогда только нормировался. Это был одновременно тяжелый и захватывающий процесс — поэтическое и языковое творчество.

В белорусском языке раскрылся гений Максима Богдановича. Это четко видно, когда сравниваешь его стихи на белорусском и русском языках. Еще более удивительно то, что русский был для Максима фактически родным.

В Беларуси он прожил первые пять лет жизни, затем семья Богдановичей, отец с детьми, после смерти матери Марии Богданович, выехала в глубинку России — в Нижний Новгород, затем — в Ярославль. Максим вернулся в 1916 году на полгода в Минск и уехал в 1917 году.

Несмотря на тройки и даже один год, который пришлось повторить в гимназии, латынь, немецкий, французский языки, другие гуманитарные знания, заложенные во время обучения, дали возможность Максиму свободно переводить с этих языков на белорусский. Очевидно, что он был в курсе новинок русской литературы. Не только русская классика, но и звезды российской поэзии Серебряного века, тогдашние актуальные литературные течения, направления, кружки — символисты, акмеисты, имажинисты — были ему хорошо известны. Максим Богданович жил в одно время с Блоком, Ахматовой, Гиппиус, Цветаевой, Мандельштамом. Он знал их поэзию, и это не могло не сказаться на его творчестве.

Еще одну точку я никогда не обходил вниманием в четвертом зале экспозиции — литография Мадонны Рафаэля. Ничего особенного в те времена в этой литографии не было. Такое можно часто заметить в интерьерах интеллигенции в начале ХХ века. Я приметил ее на фотографии в квартире семьи Леси Украинки в Киеве. Вот же она была и у Богдановичей, переезжала с одной съемной квартиры на другую. Сотни раз взгляд Максима задерживался на ней. Наверное, он не раз упоминал о ней, создавая стихотворения, вошедшие в цикл “Мадонны”, ища в ней “штось вышэйшае, што Рафаэль вялікі / Стараўся выявіць праз Маці Божай лікі”.

Во время гражданской войны дом, где жили Богдановичи, сгорел. Уже Максима не было в живых, когда его отец с третьей женой и детьми от нее возвращались в Ярославль, несколько месяцев скрывались в деревне под городом. На пепелище Адам Богданович подобрал литографию Мадонны. Она сохранилась удивительным образом, только одна сторона слегка подгорела. Из погреба Адам Богданович достал сундучок со стихами и рукописями Максима. Два чуда.

Стихотворения и рукописи Максима Адам Богданович отдал в Инбелкульт в Минск, и большинство из них было напечатано. А литографию Мадонны Рафаэля сохранили родственники Максима и передали в музей. Эта "Неопалимая Купина" и сейчас хранится в Литературном музее Максима Богдановича.

Блоги Алеся Беляцкого

*Ответственность за содержание текстов, как и за правописание и пунктуацию, несут исключительно авторы блогов