Уставшая, независимая, протестующая. Какой запомнилась Марфа Рабкова в СИЗО?
Правозащитница "Весны" Марфа Рабкова осуждена на 15 лет колонии. Суд над ней начался в апреле 2022 года и длился несколько месяцев, а всего в заключении Марфа удерживается почти два года.
В июле политзаключенная Инна Широкая встретила Марфу Рабкову в СИЗО. Теперь Инна на воле — и рассказала «Весне» о том, какой ей запомнилась Марфа.
Инна Широкая виделась с Марфой Рабковой трижды, все время — в «отстойниках»: 25 июля — перед судебным заседанием и после него, а также 26 июля — перед вынесением приговора самой Инне. Женщину осудили на три года ограничения свободы без направления в ИУОТ (так называемую «домашнюю химию»), после чего освободили в зале суда.
* «Отстойник» — это специально выделенная камера в СИЗО, где заключенные ожидают отправки в суд. Для этого заключенных собирают из камер их «проживания» — всех, у кого судебное заседание назначено в один день.
Аристократическая бледность и независимая отстраненность. Как выглядит Марфа?
Инна отмечает, что до своего заключения не была знакома с Марфой — поэтому не может сравнить, «какой она была и какой стала теперь».
Марфа рассказала, что очень похудела — за время судебного процесса она, со слов Инны, «сменила уже второй раз штаны». А за время нахождения в СИЗО из-за «ресничек» (специальных решеток на окнах, не пропускающих естественный свет) Марфа «два года не видела солнца»:
«Марфа реально белого цвета, — говорит Инна. — У нее там ни капли загара — мы ведь не попадали на солнце вообще. И у нее видна эта бледность аристократическая».
Она производила впечатление уставшей. Но это выглядело не как обреченность, а как такое вот смирение и отстраненность. Я могу назвать это таким словом.
Мы все, девчонки, суетились: ведь мы идем под конвоем большой толпой (в день на суды могло ехать очень много людей) — иногда шли и по 50 человек. А Марфа — сзади, в такой «развалочке». У нее такой вид был: отстраненная, независимая и привыкшая ко всему.
И в «отстойнике» — у всех зашкаливают эмоции, ведь страшно и неизвестно, что там с приговором — мы разряжали обстановку шутками: «Ну ты, Марфа, будто на свидание собралась!» У нее была неизменная холщовая сумочка, джинсы-слимы и черная майка с каким-то принтом».
Возможно, отмечает Инна, это была майка с символической надписью «Добі — вольны эльф», в которой Марфа была замечена в первый день судебного процесса, после чего его сделали закрытым, а также в день приговора.
«Я уже устала от всего этого абсурда», — передает слова Марфы Инна.
Процесс над Марфой: в суд как на работу и абсурдное шоу
Как вспоминает Инна, одна из ее сокамерниц тоже видела Марфу в «отстойнике» — и передала ее шутку:
«[Сокамерница] пришла и говорит: представляешь, Марфа пошутила: «У меня сегодня праздник: 90-й день суда».
А мы шутили, что Марфа ходит в суд как на работу».
От дачи показаний на судебном процессе Марфа Рабкова отказалась.
«Марфа говорила, что ей вменяются [в вину] совершенно абсурдные вещи — и она просто слушает и смотрит на все это шоу.
Прокурор воспринимал ее как личного врага. И на все эти пафосные вещи, которые он ей в качестве обвинения приговаривал, она просто молча кивала и показывала жест рукой: "лайк"».
Марфа полагала, что ее осудят на 12 лет (в итоге ее приговорили к 15 годам колонии). Этим она поделилась с Инной:
«Я говорю: Боже, 12 лет, какой ужас! — вспоминает Инна. — А Марфа говорит: "Понятно, что я не отсижу эти 12 лет, потому что произойдет смена власти — и нужно потерпеть какое-то время".
Она твердо верит, что все это закончится со свержением режима».
Заключенная Марфа — защитница всех заключенных
Марфа знает и отстаивает свои права даже в СИЗО:
«Инна, возможно, тебя будут судить в наручниках — ты протестуй, это незаконно», — такой совет дала Марфа Инне во время их первой встречи.
«Марфа говорила, что ее не водят в наручниках, потому что она протестует против этого, — вспоминает Инна. – Она знала права и проговаривала, что надо делать с правовой точки зрения».
Например, Инну смутил «голый шмон» (осмотр заключенных с полным раздеванием перед каждой поездкой на суд). Марфа дала ей совет: «Требуйте, чтобы это было в отдельной комнате».
Правозащитница делилась своими знаниями и с другими заключенными:
«Она со всеми хорошо коммуницирует — независимо от статей [в обвинении заключенных], — вспоминает Инна. — Ведь с нами сидели девочки за кражи, наркотики, алименты. Часто с маргинальной внешностью. И если я понимала, что у меня не хватит коммуникационных способностей с ними общаться, то Марфа совершенно спокойно объясняла им какие-то юридические вещи. Вела себя очень открыто и душевно. Была доступной, скромной, непритязательной.
И вот эти девочки все к Марфе обращались, в сторонку отводили и что-то спрашивали. И она все подробно, что знает, с юридической точки зрения рассказывала: «Тебя ждет то-то и то-то». То есть консультировала даже в тюрьме!»
Последняя встреча
Когда гособвинитель по делу Инны Широкой запросил ей наказание в виде «домашней химии» (а не колонии, чего опасалась женщина), та на радостях поделилась этим с Марфой.
«Она порадовалась за меня — что у меня «нормальное» решение суда: «Ты скоро будешь на воле».
Это была последняя встреча в «отстойнике» — на следующий день Инну отпустили после вынесения приговора. Поэтому она предложила Марфе помощь — передать что-то с воли в передачах и посылках. На что правозащитница ей ответила:
«Нет, все нормально, мне лично ничего не надо. У меня всего хватает, все есть. Я тут за два года уже всем обжилась».
«Коммуникации между политическими упирались в сроки. Сроки страданий»
Инна Широкая уже несколько месяцев на свободе. Теперь она переосмысливает свой опыт нахождения в СИЗО:
«Сейчас у меня поменялась реальность, и кажется, что это был совершенный сюр. Как будто я побывала в кино, а сейчас оно кончилось. Но я вот понимаю, что у кого-то это кино вообще не заканчивается... И такое бессилие жесточайшее, потому что периодически кроет.
Мать пятерых детей из Гродно, которая голосовала за Лукашенко, осудили на три года "домашней химии" за участие в акциях протеста
Крыло всех нас. Нас постоянно крыл испанский стыд из-за того, что мы во всем этом участвуем. Мне повезло чуть больше, чем остальным — ведь у меня статья была [более мягкая].
И по сути все коммуникации между политическими все время упирались в сроки. В сроки страданий: кто сколько сидел и кому сколько осталось. Там слова сочувствия не скажешь никому — потому что они звучат очень фальшиво. Никакой поддержки тоже не окажешь — потому что реальность такая. И постоянно витала в воздухе неловкость за факт того, что все это происходит».