"Дети революции": маленькие свидетели репрессий — в подкасте "Вясна прыйдзе"
1 июня — Международный день защиты детей. Подкаст "Вясна прыйдзе" собрал пять историй детей и их репрессированных родителей. Как восьмилетний Гера уже четыре года ждёт своего политзаключенного отца; как десятилетняя Богдана оказалась в приюте из-за ареста ее матери; как сын видел избитого отца, а дочь теперь боится полиции. Эти истории показывают, как политические репрессии влияют на самое уязвимое — детство.
*ТВ: насилие
Слушайте подкаст на разных площадках тут:
- YouTube — с тайм-кодами
- Spotify
- Google podcasts
- Apple podcasts
- Castbox
- SoundCloud
- Другие площадки
Короткое содержание подкаста:
Юлия Якубовская, жена политзаключенного Дмитрия Конопелько (осужденного в 2020-м году на 5 лет лишения свободы) и мать восьмилетнего Геры: "Его буллят в школе: он не видел папу четыре года"
"Муж сейчас звонит [из колонии] и по видеосвязи общается с ребенком. Такая история, что у него есть образ его ребёнка, а у ребёнка есть образ отца. И эти образы фантазийные у обоих. Когда они встретятся — я не знаю, какие ожидания друг у друга от друг друга у них будут, и я не знаю, как это будет, хорошо или плохо. Потому что такой возраст: четыре года [было Гере, когда посадили его отца] — ребёнок еще только начинается, а потом ему восемь — и он уже со своими интересами, представлениями... Ну и буллят его в школе. Дети смеются: "О, ха-ха, он не видел папу четыре года, в тюрьме сидит". Иногда мне приходится приходить [в школу] и разруливать это всё. Я не оставляю это без внимания. Некому защитить — это чувствуется, возможно, даже детьми — и вот они такие иногда шуточки отпускают. Гера расстраивается, конечно. Ну а что сделаешь? Это уже всё, это дети революции".
Пётр (имя изменено): "Они были из СОП"
"К нам домой приехали губопики. Это было 8-9 часов утра, и все были дома, включая дочь — ей было пять лет на тот момент. В то время к нам пришла логопед — она занималась с дочкой и также была у нас дома. И пришли эти сотрудники. Я их впустил... Там была так называемая группа захвата: все в этой амуниции... И сразу они начали кричать, а я кричу: "Всё, всё! Ложусь! Ребенок дома!" И они пошли, открыли комнату дочери — там она была с логопедом, и закрыли дверь. Логопед, конечно, вся на нервах, но ребенок этого не видел.
Потом меня забрали на 15 суток... У меня ничего не нашли вообще, и поэтому просто оформили, будто бы я сам пришел в РОВД и начал там кричать, прыгать, ругаться и так далее. То есть статья была по хулиганству. Через день или два был суд, и на следующий день после суда они сразу выслали письмо в детский сад, куда ходила дочь (или в отдел образования, но потом письмо пришло в детский сад). В письме говорилось, что отец, значит, хулиган, поэтому примите меры...
А потом где-то через неделю пришли какие-то две дамы домой — они были из СОП [Социально-опасного положения]. Они ходили по квартире и смотрели холодильник, комнаты..."
Андрей Туповский: «Я увидел, насколько ему было больно видеть меня таким...»
"Этот злополучный 2022-й год, ноябрь месяц... Мне поступает звонок на телефон: "Здравствуйте, Андрей Владимирович, ваша машина вчера попала в аварию... Инспектор должен подъехать посмотреть". Но до этого я понимал, что круг общения сужался надо мной. И тут же набираю жене и говорю: "Лена, за мной уже едут". Я работал за городом. Старший сын учился в училище олимпийского резерва, он спортсмен. Едет, смотрю, тонированный бус и легковая машина, тоже слегка тонированная. Я открываю калитку —открывается дверь в бусе, выскакивают четыре омоныша, сразу же мне бьют в лицо и начинают просто наносить хаотичные удары: в голову, по спине, в затылок, куда угодно... Я упал, сконцентрировался, прижал локти к туловищу. Две-три минуты подубасили, за волосы подняли: "Где ключи от квартиры?" — "В рюкзаке". — "Мы щас едем к тебе домой на обыск. Кто дома?" — "Сын". — "Сколько лет?" — Я говорю: "14 лет сыну". —"Окей, мы сейчас и ему наручники наденем, поедет на малолетку". У меня вообще в голове всё это опускается... И я понимаю, что что-то не то происходит.
Меня в этот бус между сиденьями ложат, у меня руки за спиной застегнуты в наручниках, я лицом в пол, на коленях, и мне бьют постоянно в затылок и позвоночник, сколько мы едем до моего дома. Постоянно сыпались удары, я лежал между четырех человек на полу — и они, кто руками, кто ногами, били мне постоянно.
Подвезли к дому, квартиру моим ключом открыли. И на тот момент сын был дома со своим другом, они с училища приехали на обед между тренировками. И тут меня заводят домой избитого, в наручниках, я захожу... А я сыну ничего не могу сказать. И первый раз в жизни у моего сына потекла слеза, и я увидел, насколько ему это было больно видеть меня таким..."
Карина (имя изменено): "Дочь по сей день боится полиции"
"В феврале прошлого года я с дочкой младшей пошла домой. Начали нам звонить, стучать — пришли сотрудники полиции. Они искали супруга. Я — не знаю, как так — "оказала сопротивление", потому что они это потом писали, ведь они вырывали у меня телефон из рук— я как раз в этот момент со свекровью разговаривала — они мне выкручивали руки, всячески обзывали. А дочку это, конечно, очень сильно травмировало, потому что она была в шоке, она испугалась, начала кричать и плакать. Увидеть, как ее мать закручивают, для нее было очень тяжело. И она по сей день боится полиции. Как только она где-то видит, как идет полицейский, то у нее страх этот остался по сей день. Понятно, что здесь [прим. — Карина живет в Германии] не так, здесь совсем всё иначе, но там, в Беларуси, на нее это очень сильно оказало психологическое воздействие".
Наталья Корнеева, бывшая политзаключенная: "Я была три месяца в тюрьме для взрослых, а дочь была два с половиной месяца в тюрьме для детей"
"У меня есть две дочери, одна из них несовершеннолетняя. Когда за нами пришли губопики, к счаcтью, дочь в тот день ночевала у подружки — у них была пижамная вечеринка. Слава богу она не видела, как нас задерживали с пистолетами. Когда нас привезли в ГУБОП и во время допроса выяснили, что официально я мать-одиночка, и им это очень не понравилось, потому что по закону надо отпускать, а они уже счастливо потирали ручки... И при мне один из сотрудников позвонил в СОП и сказал так: "Вот мы приехали по разнарядке по такому-то адресу к такой-то гражданке, она какая-то неадекватная и явно пьяная, у неё в квартире валяются бутылки, какой-то притон, там находится несовершеннолетний ребенок, его нужно спасать". И я повернулась к нему: "Зачем вы так говорите? Если надо, я могу в трубку подышать, я же не пьяная, и вы это понимаете. Дайте мне позвонить родственником, они заберут [ребенка]". А он повернулся, мне в глаза смотрит: "Нет, достаточно того, что я сказал". И в тот момент я поняла, что ребенка заберут. Другой вопрос был: она ночевала у подружки, и для меня оставалось загадкой, как они там её найдут? Но они по номеру телефона узнали её местонахождения. Пришли туда к подружке директор школы, социальный педагог, позвали дочь — и она к ним пошла! Как потом она мне рассказывала, что их в школе учили, что если домой к тебе приходит какая-то тётечка или дядечка из социальных служб, то ты, ребенок, должен делать всё, что он тебе говорит. Оказывается, их в школе такому учат. И она пошла с ними. Ей не говорили, куда её ведут. Сначала они сходили к нам домой, собрали её вещи — и её забрали в приют. Как я, горько усмехаясь, считаю, что я была три месяца в тюрьме для взрослых, а она была два с половиной месяца в тюрьме для детей".
"Я никто". Интервью с Марией Колесовой-Гудилиной
"Телогрейка — моё одеяло". Подкаст про бездомных в Беларуси
"Обязанные" женщины. Ловушка дискриминации — в новом выпуске подкаста "Вясна прыйдзе"
