Николай Автухович рассказал о главном

Во время пребывания в минском госпитале бывший политзаключенный в интервью сайту Правозащитного центра "Весна" рассказал о своем отношении к жизни и здоровью, которые не раз оказывались под угрозой во времена заключения.

- Николай, помните, "самоубийство", "суицид" - так многие СМИ писали, рассказывая о том, что Вы порезали себе вены в ивацевичской колонии, затем вскрыли живот в гродненской тюрьме. "Актами членовредительства" это называло следствие. Что для Вас означали эти поступки в условиях тюрьмы?

- Да, насколько я слышал, некоторые люди говорили, будто я хотел свести счеты с жизнью. Правда, я пока не нашел, чтобы кто так говорил в Интернете... Так вот - этого не было. Я всегда контролировал ситуацию. Это не было отчаяние. Это была акция протеста. Ведь я хорошо понимал, что в колонии или в тюрьме какие-то там голодовки, жалобы ничего не решают. Начинается же с чего - жалуешься устно, после пишешь эту жалобу, и, если не реагируют, начинаешь голодовку. Насчет голодовки в колонии - еще возможно, чтобы информация вышла наружу. Ведь я так сделал, что как только что-то случалось в колонии, все звонили на Радио Свобода, рассказывали, в чем дело, - сразу становилось известно, что там делается... А в тюрьме так сделать было трудно, потому что это полная изоляция. Ты не имеешь никаких отношений с кем-то, кто выходит на свободу. Вокруг одни контролеры, вертухаи администрации - ты же не будешь с ними решать вопросы, чтобы они там что-то кому-то рассказали на свободе. Поэтому остается только такая акция протеста как повреждение вен. Тебя вывозят в больницу или вызывают "скорую помощь", у тебя появляется возможность позвонить адвокату или сказать, чтобы адвокату передали информацию. Там ты можешь не соглашаться, чтобы тебя зашивали, пока не дадут поговорить с адвокатом. Администрация этого очень боялась. Это для них было уже последнее, на что были готовы пойти осужденные. В колонии был случай, когда человек облил себя чем-то и поджег себя, обгорел на восемьдесят процентов. Но он не хотел покончить жизнь самоубийством, не думаю. Это была акция протеста - ведь по-другому они не слышат и не понимают. А когда я говорил им, что еще одна выходка - и я себе вскрою шею, то они поняли, что я их не запугиваю, а так оно и будет, и уже последние месяцы я сидел более-менее спокойно, без провокаций.

- Ваши друзья, единомышленники не раз высказывали в СМИ серьезную обеспокоенность по поводу возникновения угроз вашей жизни - и во время голодовок, и во время ваших актов протеста. На этот счет многие говорили "такими методами правды не добьешься...". Наверное, вы и сами это понимали. Почему тогда шли на такие шаги?

- Находясь в таком эмоциональном состоянии, когда видишь, что против тебя творят всякое беззаконие, ты ищешь, чем защититься. Когда я говорю, что я объявил голодовку и буду голодать до конца, то, если я мужик, я и должен так делать. Когда я это говорил, то, может, до конца и не думал, что придется так долго... Что они там только не делали... Когда было очень плохо, я соглашался на капельницы, но есть не ел, потому что мне нужен был какой-то результат. И еще, пришлось бы искать после какие-то слова в оправдание тому, что я прекратил голодовку - я так никогда не сделал бы. Надо было идти до конца. А когда меня "переклинивает" - я не отступаю, так как не терплю несправедливости.

- Еще встает вопрос о страхе как естественном, присущем каждому человеку чувстве, как инстинкте к выживанию...

- Вот так это и называется - инстинкт самосохранения... Ты думаешь, смотришь, слушаешь. Когда сидишь в тюрьме, прислушиваешься к каждому звуку. Ведь знаешь, если раньше этого звука не было и он появился - что-то не так. Начинаешь прислушиваться: что они там планируют, что выдумывают? (смеется) Потому что очень много было провокаций, и ты все время начеку. Все время думаешь, как им помешать, перечеркнуть их планы. Вот это - инстинкт самосохранения. А страх... Наверное, присутствовал и страх. Но на моем лице его не было видно. Было много всяких случаев, в которых разумный человек не сможет не бояться. Страх, он такой, что есть и есть, ты же не будешь сразу падать на колени, когда начинаешь бояться... Если ты думаешь, что сильнее их, то не страшно. Я так об этом скажу. Если знаешь, что не сломаешься, что им от этого будет хуже, что они будут кусать себе локти - чувствуешь себя победителем. Хоть ты и в тюрьме, заперт в камере, но - победитель. Наверное, это надо пережить, чтобы понять...

- С точки зрения самосохранения, для заключенных, против которых организовываются преднамеренные провокации, где безопаснее - в колонии или в тюрьме?

- Все будет зависеть от того, какие цели ставятся перед администрацией колонии, тюрьмы. В колонии большая опасность в том, что там очень много людей. Если нужно кого-то зацепить, спровоцировать - там это очень легко делается. Там могут просто в бок ткнуть или так толкнуть, чтобы головой о нары ударился. И все как бы случайно получается... Когда много людей, это легче сделать.

Конечно, в тюрьме ты находишься в изоляции, но и там делают провокации. И в тюрьме ты можешь умереть, например, от "сердечного приступа". Когда меня держали в малых камерах, куда более двух человек не сажают, там разве что отравить могут. Правда, были случаи, когда ко мне подсаживали "горячих" людей, которых очень просто завести на драку. Слово за слово - и началось. А если драка в малой камере, где повсюду углы и железки, то также можно сделать так, чтобы человек "случайно" ударился головой. Вот и все.

Повторюсь, все зависит от того, какие цели ставят перед администрацией. Ведь что бы там ни говорили, управляет в таких случаях не администрация. Какие указания им будут давать из-за забора - так они будут делать. Не все сотрудники тюрьмы и колонии согласны выполнять преступные приказы, но всегда найдутся люди, которые будут это делать. Знаю, что многие люди отказывались меня провоцировать, но и желающие находились.

- Вы - участник боевых действий, прошли через колонии и тюрьмы - увидели очень мрачные грани жизни... В чем для вас заключаются основные жизненные ценности?

- Интересный вопрос. Здесь можно рассуждать в нескольких направлениях, даже не знаю... Во-первых, как воин, как человек, который всегда боролся за справедливость, я считаю, что все должно делаться по совести. Если не так - для меня это уже не нормально... Я понимаю, что какие-то маленькие пакости всегда будут, так как вокруг очень много людей, которые просто не понимают этого. Но когда так делают люди от власти - я уже смириться не могу. Нужно побеждать это зло, которого, к сожалению, еще много в нашем обществе...

- А если говорить о ценности самой человеческой жизни?

- Бывают такие моменты, когда человек уже не думает. Для меня достоинство - то, за что я могу отдать жизнь. Если я что-то говорю, то никогда не беру свои слова обратно. Ведь перед тем как сказать, стараюсь все хорошо взвесить. По-моему, достоинство - это главное, что должно быть в человеке. И полагаю, что у каждого человека есть определенная грань, есть что-то, за что бы он отдал жизнь. У каждого это что-то свое. Для меня это достоинство.

- Каково ваше отношение к вере, религии?

- Верю... Не раз обращался к Богу. Были такие случаи и на войне, и потом. В церковь не хожу. Молитвы учил, но не помню, когда обращаюсь - своими словами... Крещен в православной церкви.
Я сильно разочаровался в людях, которые служат этой религии. Когда видишь, как они живут, как врут, как обманывают людей. Много читал и о православных, и о католиках. То, что сегодня делают некоторые священники - ужасно... Моя мать, когда приезжала в Минск, ходила куда-то просить за меня, ей сказали, чтобы привезла бумаги, что я помогал церквям. Она знала, что в Волковыске я много помогал церквям. И одной, и второй, когда строилась, давал деньги и на окна, и на отопление, и на купола, и на колокола, заправлял топливом машины церковников... И других людей привлекал, чтобы помогали. Так они матери бумагу не дали, сказали, что он не помогал. Тогда люди нашли тех волонтеров, которые приносили им эти деньги, они как-то убедили батюшку, чтобы он написал такую ​​бумагу. Он написал, что я помогал топливом.
Я пытался выбрать какую-то религию, которая бы меня привлекла, но ни на одной пока не остановился.

- И на свободе и в тюрьме - вы бескомпромиссный борец с беззаконием и произволом. Откуда у вас это, кем заложено, как считаете?

- Наверное, это еще с детства. Вырос я на улице, как говорят. В различных спорах всегда отстаивал правду. И если видел несправедливость, бросался в драку даже со старшими ребятами. А после войны добавился так называемый "афганский синдром" - категоричная, просто не удержимая, реакция на несправедливость, подлость.

- Сейчас за решеткой остаются семеро политзаключенных, из них шестеро - молодые ребята, которые, наверное, посматривают в сторону своих старших братьев по несчастью - на Николая Статкевича, на Вас... С точки зрения дня сегодняшнего, что им посоветуете - стоит брать на вооружение Ваши методы сопротивления в условиях заключения?

- Каждый человек имеет свой ​​ум. Кому-то что-то советовать я просто не имею права. Ведь у каждого есть свои проблемы. Я даже не могу осуждать тех людей, которые писали прошения о помиловании, поскольку не знаю, по какой причине они это делали. Может, у них такой случай был, что иначе не возможно было. Если бы я поговорил с человеком, тогда бы мог давать какую-то оценку... Пусть каждый делает так, как считает нужным. Но нужно всегда оставаться человеком. И в условиях заключения. Я не говорю, что нужно воспринимать в штыки все, что делает администрация, нет. Просто надо все делать так, чтобы после было не стыдно смотреть людям в глаза. И эти ребята должны понимать, что каждый их поступок будет оцениваться обществом. Их поступки показывают, какие они - люди, которые сидят по политическим мотивам.
Я вот много думал об оппозиции. Много людей, которые считают себя оппозиционерами, делают такое, что я даже не хочу им руку подавать. Дотронешься до такого человека - замажешься... потом отмывайся... И хочу, чтобы люди, которые сейчас сидят, помнили о том, что ни один их шаг не остается без внимания. Пусть будут достойными людьми - не нужно идти на какие-то сделки с совестью. И не надо резаться, не стоит повторять мои методы, так как могут быть и другие, гораздо более тяжелые последствия, совсем не те, на которые они рассчитывают. Если бы я знал, что еще немного в сторону [показывает на вены на руке - ред.] - и меня бы уже не спасли... Меня двадцать минут вообще никто не трогал, когда я кровью истекал, а если бы здесь порезал, где артерия идет, то пять минут - и меня бы не стало...
Сложно давать какие-то советы. Каждый человек - это отдельная история.