Елена Тонкачева: «Мы все работаем на изменения, которые будут позже»
Елена Тонкачева, руководитель "Центра правовой трансформации"
Начиная с 1994 года, Вы принимаете активное участие в жизни гражданского сектора Беларуси, в том числе и в деятельности женских НГО. Почему это для Вас важно?
Эта ситуация непосредственно связана с тем, как гражданский сектор развивался в Беларуси в 1990-е. 1994 и 1995-й были временем существенного и значительного роста некоммерческих организаций в целом. В этот период можно было видеть огромное количество ярких лидеров и ярких инициатив, которые вдруг начинали делать столько всего нового, до этого невиданного здесь. В этом смысле, этот сектор как магнит стал притягивать к себе людей, направленных на самореализацию. Таких людей, которые хотели что-то делать для себя, вместе с другими и для других, причем выбирая разные сферы социальной жизни. Кто-то выбирал прямую политику, кто-то работу с проблемами Чернобыля, экологии, молодежной политики, гендерного равенства и так далее. И если посмотреть на сегодняшний состав лидеров гражданского сектора, то, по большому счету, это все люди, которые пришли в гражданский сектор тогда. И сейчас они имеют определенный социальный капитал, наработанный в гражданском секторе именно тогда.
Я пришла в гражданский сектор тогда же, потому что хотелось личностной самореализации, дополнительной к исключительно профессиональной, для меня это было важным. Так получилось, что именно в этот период времени ко мне стали обращаться — как к практикующему юристу — за юридической помощью общественные организации. И, собственно, оказывая юридическую помощь, я стала знакомиться с людьми, которые делали массу нестандартных и полезных вещей. И оттого, что я, в каком-то смысле, почти что взяла подряд на оказание юридических услуг общественным организациям, поскольку мне это было интересно, то их в моей жизни становилось все больше и больше. Как человек любопытный, конечно же, я стала, кроме всего прочего, интересоваться, а чем они занимаются. И в особо интересных для себя сферах стала принимать активное участие уже не только как юрист, специализирующийся на праве общественных организаций. В этом смысле, у меня был интересный опыт сотрудничества с Геннадием Васильевичем Грушевым, который занимался последствиями чернобыльской аварии. И, конечно, с Людмилой Петиной, примерно в тот же период. Я познакомилась с ней и стала понемногу разбираться, что такое гендерные проблемы, гендерные стереотипы и так далее. До этого я была чрезвычайно далека не только от понимания этой темы, но и вообще от интереса к ней. И думаю, что именно таким образом все это складывалось. А если я, как человек любопытный, в чем-то застреваю лет на двадцать, то это значит, что там есть что-то, что удерживает меня всерьез. И в этом смысле, до сегодняшнего дня я остаюсь в очень серьезной связи не только с тем, что я делаю в правозащитной сфере, но и с вопросами гендерной политики, вопросами гендерного равенства, с вопросами людей с инвалидностью, с вопросами экологического движения. Эти три вопроса по-прежнему составляют важную часть моей профессиональной реализации.
На одном из мероприятий Вы сказали, что женским НГО при их закрытии нужно бороться за себя. Как Вы думаете, почему закрываются женские НГО, и есть ли у них какой-то потенциал для борьбы? Почему уменьшается, на Ваш взгляд, количество женских НГО в гражданском секторе Беларуси?
Я бы выделила здесь несколько аспектов, исходя из оценки того, на какой стадии сейчас находится развитие гражданского сектора Беларуси и, в том числе, сектора женских организаций. Период 1994-1996 годов, то есть до 2000-х, был временем активного роста. Люди активно шли в этот сектор, активно создавали инициативы и, в общем-то, всем хватало места, всем хватало дел. Потом наступил период, когда власти Беларуси стали проявлять опасение, что гражданская активность является сферой, где сосредотачиваются люди свободные, ориентированные на собственное творчество. И собственное творчество, связанное не с тем, что мы шьем, вышиваем, гладим вместе, а с решением социальных проблем. Оно требует признания государством того, что занятые им люди делают полезное дело и делают его за государство, а иногда и лучше государства. И вот этот момент признания со стороны государства не случился до сегодняшнего дня, это первое. Боязливое отношение со стороны государства не только сохранилось, оно еще и усугубляется. Почему это происходит, это уже второй вопрос, полагаю, что в силу авторитарного мышления централизованной власти. Сама идея признания за гражданами права на социальное творчество фактически невозможно для данной системы власти, так как тогда власть должна сказать нам спасибо и вступить с нами в коммуникацию. Такое признание равносильно признанию нынешней властью своей слабости.
Ухудшение законодательства началось медленными темпами еще в 1999 году. А демонстративно репрессивные меры стали появляться к концу 2003-го года и в 2004-м году. Это был период массового закрытия общественных организаций, и мы тогда активно приняли на себя функцию юридического сопровождения, т.е. оказания юридической помощи при закрытии ОО. И, несмотря на то, что мы видели, как складывается тенденция – суды встают на позицию Министерства юстиции в этом конфликте с общественными организациями, – тем не менее, мы рекомендовали проходить судебные процессы. Потому что и на тот момент, и на сегодняшний момент, общество мало что знает об общественных организациях, и если так спокойно давать себя закрывать и ничего с этим не делать, то это будет противоречить выполнению собственной социальной роли. Судьи Верховного суда были вынуждены столкнуться с огромным количеством таких дел. Одна наша организация на тот момент сопровождала процессы закрытия 54-х организаций в течение одного года. Но это только наша организация, были же и другие.
Второе, мы говорили, что все, что касается ликвидации организации, это прямая иллюстрация того, как власть относится не к каждой конкретной организации, а к свободе ассоциаций в стране в целом. И в этом смысле судебные процессы, т.е. прохождение национальной системы права, давали нам возможность дальше обращаться в международные квазисудебные органы, в частности, в комитет ООН по правам человека. Если национальная судебная процедура не была пройдена, то нет тогда формальной возможности обратиться дальше. А делать это крайне важно, потому что, если сейчас смотреть на анализ дел в Комитете по правам человека (место, куда стекаются судебные дела, касающиеся прав человека, со всего мира), поступивших из Беларуси, то становится очевидным, что вопросы свободы ассоциаций в нашей стране находились в критическом положении.
Третий момент, я полагаю, что когда ты системно занимаешься в стране гражданской активностью, в том числе, связанной с социальными вопросами, и если цикл твоей организации не три года, а хотя бы пять и больше, то ты растешь. Ты вынужден взрослеть, больше осознавать проблемы. Ты начинаешь вступать в коммуникацию с коллегами по сектору, начинаешь видеть успешные инициативы, и ты, рано или поздно, приходишь к пониманию того, что без вопросов адвокатирования, вопросов продвижения некой социальной повестки, вопросов некоторых изменений, ты не реализуешься вовсе. Ты не можешь все время находиться на уровне грассрутс (grassroots - низовая инициатива или инициатива масс - прим. ред.). Если организация рано умирает, то она не переросла уровень грассрутс, чего-то ей не хватило — то ли человеческого ресурса, то ли какого-то иного ресурса, то ли с окружением не повезло, то ли еще с чем-то. В большинстве случаев умирают те, кто не находит чего-то в процессе роста, и те, которых закрывают принудительно. Но если остаются люди, то они находят способы продолжить реализовываться и заниматься своей деятельностью дальше. И тут я хочу вернуться к судебной защите.
Когда организация развивается, то приходит понимание, что вот здесь нужно в законе что-то поменять, в гендерной политике что-то поменять, а вот тут пустите нас на заседание, мы хотим быть частью страны и вести переговоры, не все так прекрасно, как вы рассказываете, есть и другая точка зрения на эту проблему. Вот тут нужно быть готовым, что на тебя обратят внимания и, возможно, обратят внимание не с точки зрения взаимодействия, а с точки зрения уменьшения твоих возможностей влияния. И в этом смысле, организации должны быть готовы к тому, что их не всегда будут гладить по голове, и они не всегда смогут оставаться незаметными. Они должны быть готовы к конфликтным ситуациям, продолжать бороться за то, чтобы оставаться игроками и оставаться на поле. И можно констатировать, что законодательные условия работы в нашей стране не благоприятные, они стабильно плохие последние 10-12 лет, и в таких условиях ожидать стремительного роста всех и вся не приходится. Политические условия таковы, что свобода ассоциаций, самореализации и самоорганизации граждан не поощряется. Государству нужна контролируемая самоорганизация, которая выглядит как самореализация, но на самом деле представляет собой управляемые институты, которые являются местом для концентрации людей, готовых встраиваться в государственные структуры. Но тогда это, по смыслу, совершенно не про общественные организации, а про что-то другое. Те, кто остаются в гражданском секторе, это энтузиасты и профессионалы в том, чем они занимаются, и это носители серьезных идей.
Как бы Вы прокомментировали факт наличия на государственном уровне гендерных подходов в национальных стратегиях развития нашей страны и фактически полное отсутствие подобных стратегий в гражданском секторе? У нас есть только одна партия, БНФ, на базе которой, в начале 90-х появилось Женское Христианско-Демократическое движение.
Таков общий политический уровень в стране, в любом случае, мы производим те модели, которые нам известны. В этом смысле, партии и профсоюзы — это зеркало того, что есть в обществе в целом. То, что все мы, вместе с обществом, не так уж далеко за эти 20 лет продвинулись, это точно. В этом смысле, обязательное включение в повестки таких вопросов, как вопросы инклюзии, вопросы гендерного равенства, окружающей среды, когда они привнесены сюда через международные программы, как минимум, позволяет их удерживать в фокусе. Это один из работающих рычагов продвижения, но достаточно ли его? Очевидно, что пока эти активности здесь нами самими не будут признаваться естественными, ничего происходить не будет. Но на это нужно время. Мы все работаем на изменения, которые будут позже.
А что Вы можете сказать, исходя из своего опыта, о проектах агентств ООН в Беларуси?
При слабой возможности присутствия в Беларуси международных организаций и фондов — политические фонды не могут находиться в Беларуси, — в ситуации затрудненного взаимодействия с официальными программами, такими как Swedish international development cooperation agency (SIDA) или МАТРА, те международные институты, которые здесь представлены, их роль, ответственность за развитие сектора должна возрастать. Когда мы видим тенденцию мимикрии прямо в обратную сторону, то, конечно, кроме грусти, это ничего не вызывает. Например, те люди, которые занимались вопросами прав человека в системе ООН Республики Беларусь, это всегда были крайне странные персоны, которые балансировали между «вашим и нашим» и все больше склонялись в сторону дружбы с государственными органами. Но тогда возникает вопрос, зачем там такой представитель? Чтобы вести программы с государством? Для того, чтобы демонстрировать такую модель поведения, которая позволяет имитировать общение с гражданскими организациями? Мне такое представительство ООН в Беларуси видится скорее вредным, чем полезным.
Всегда должна быть граница того, куда ты можешь подвинуться, и точное понимание того, за какую черту ты не можешь перейти. Если нет рефлексии по этим вопросам, то тогда искажаются ценности той организации, от имени которой говорят представители. К сожалению, у меня накопилось много критики в адрес ООН по разным вопросам, причем в очень разных программах, которые развиваются в разных агентствах ООН, в том числе в связи с развитием клубов ЮНЕСК0 и с программами, связанными с вопросами экологии, а также с вопросами подготовки альтернативных отчетов по разным направлениям. Это все очень грустно. Либо представительство ООН в Беларуси перестроится, либо в таком виде, как есть, все будет только грустнее и грустнее. Так как уровень приезжающих людей таков, что непонятно, что с этим делать. Например, веяния последнего времени, приезжий эксперт вдруг начинает продвигать программы, ориентированные на грассрутс. Но с какой стати? Получается, что международные институции не следят за последовательностью и системностью реализуемых в Беларуси программ.
